Чушь. Опять всё чушь.
Раздосадованный, Хэмфри Ван-Вейден зачеркнул очередную строчку в блокноте, со злостью надавив на карандаш. Не рассчитал силу — и вот уже вся страница порвана. Наверно, это знак: сегодня вечером выжать из себя ну хоть что-нибудь для новой книги ему точно не удастся.
Он убрал блокнот, полный других таких же жирно зачёркнутых строчек, подальше в сумку. Выудил сигарету из кармана брюк.
Не без чувства некоторого облегчения Ван-Вейден заказал себе стакан какого-то пойла. Вроде как виски — в подобных дешёвых забегаловках весь алкоголь на вкус был одинаковый.
Не то чтобы у Ван-Вейдена не водилось денег — как раз наоборот, с ними было всё как никогда благополучно. Просто после возвращения в Сан-Франциско какое-никакое вдохновение приходило к нему только в полупустых дрянных портовых кабаках.
По крайней мере, раньше приходило. В последнее же время Ван-Вейден просто таращился пару часов на пустой лист, а потом методично напивался.
Он не собирался сегодня повторять этот ритуал. Этот бар был ему не по душе — тёмный, тесный, душный, да и не было тут никого. От этого становилось слегка неуютно. К тому же, Хэмфри давно не чувствовал себя таким разбитым и усталым. Так что он просто допьёт стакан, выкурит пару сигарет и пойдёт домой.
Мод бы его не одобрила. Ей с самого начала не понравилось, что Хэмфри пристрастился к куреву вскоре после их возвращения. Всё-таки хорошо, что теперь он снова один — имеет право пить и курить столько, сколько вздумается, не отчитываясь ни перед кем.
Кто теперь знает, может её утомительные нотации о вреде табака и были началом конца? Первым облачком на безупречно голубом небе их романа?
Да нет, вряд ли. Глупая попытка найти простой ответ на вопрос, над которым Хэмфри уже давно ломал голову.
Чёрт подери, почему он не может никому, даже себе, объяснить причину своего разрыва с Мод? Он же так устал чувствовать себя полным идиотом и терпеть недоумённые, порицающие взгляды со всех сторон.
Хэмфри отдал бы всё на свете, лишь бы снова оказаться в том сладком времени, когда дорога его жизни была широкой, прямой и залитой солнцем. В тех месяцах, когда он только встретил Мод, когда им пришлось выживать вместе на Острове Усилий. Когда они только вернулись и были самыми счастливыми людьми на свете. Когда он выпустил автобиографический роман о своих с Мод злоключениях и утопал в восторгах прессы и критиков.
Тогда всё казалось таким простым и понятным. Он только что победил Волка Ларсена, своего самого страшного врага, который чуть не погубил его и Мод. У него появилась женщина, которую он был готов защитить от всего мира. Он впервые за все эти годы почувствовал себя настоящим мужчиной. Тогда Хэмфри казалось, что его жизнь такой и останется.
И ведь ладно бы случилось что-то страшное: несчастье какое или Ларсен бы вернулся, чтобы отомстить. Но всё шло просто отлично. Он сам всё испортил — и даже не знал как так вышло. Испортил себе, своим родителям, Мод — Хэмфри их всех предал.
И теперь он сидел и пил в одиночестве.
Ну почему, почему у него никак не получается обзавестись семьёй? Жить, как все благополучные, нормальные люди?
Что, чёрт возьми, с ним не так?
Тем временем заведение потихоньку заполнялось. Рядом теперь сидел какой-то пьянчуга-матрос. Он явно хотел спросить у Хэмфри сигаретку, но быстро передумал, встретившись с ним глазами.
Хэмфри лениво огляделся. В дальнем углу вполголоса что-то непринуждённо обсуждали пара работяг. И зачем только двум мужчинам выбирать такой уединённый стол? Разве что спланировать какие-то свои тёмные делишки. Однако эти двое были больше похожи не на проходимцев, а на старых близких друзей. Слишком близких, если спросить мнение Хэмфри.
Он кинул ещё один косой взгляд на подозрительную парочку в углу и уставился обратно на свою сигарету. Нет, всё-таки зря он сходу в случайных людях подозревает педерастию. Невесело вздохнув, Хэмфри вернулся к своим тоскливым мыслям.
Да, у него с Мод всё было хорошо — они даже не ссорились толком. Да, Мод искренне его любила. Только вот этого всего оказалось недостаточно. Хэмфри и сам не знал, чего ему не хватило.
Мод была славной женщиной. Доброй, талантливой, отважной, любящей. Он мог долго перебирать у себя в голове её бесчисленные достоинства, но это не помогало.
Она всё равно перестала казаться ему особенной, и он так и не смог с этим ничего поделать. У Хэмфри даже не всегда получалось отличить её от других женщин, попадавшихся ему на глаза. Они все были такие: нежные, хрупкие, невесомые. Красивые и одинаковые.
Он месяцами оттягивал разговор с Мод, стараясь проводить как можно меньше времени дома, хватаясь за любую возможность уехать по делам на подольше.
Он всё надеялся, что когда-нибудь всё наладится само собой. Но кончилось это тем, что Мод как-то сама всё поняла. Неудивительно, она же была очень умной женщиной.
Она не устраивала никаких сцен. Даже поговорить почти не пыталась — да и о чём тут говорить? Выдержка, с которой Мод переносила их разрыв и прятала свои слёзы, поражала. Хэмфри не мог себя не стыдиться.
А ещё более он стыдился своего облегчения, что всё закончилось и он снова оказался полностью предоставлен самому себе. Там, где должны были оказаться сожаление и боль, Хэмфри ощущал лишь малодушную радость избавления.
Мод точно заслуживала гораздо лучшего, чем то, что у них в итоге получилось. В конце концов, ему определённо следовало бы испытывать к ней ну хоть что-нибудь после их разрыва.
Когда-то же Мод была для него всем миром, так ведь? По крайней мере Хэмфри точно помнил, что такие мысли часто появлялись в его голове на том богом забытом острове.
Хэмфри шарился во всех уголках своего сердца, как человек без гроша шарится по карманам — лишь бы найти ну хоть какую-нибудь эмоцию, кроме стыда за своё равнодушие. И не находил.
Это же неправильно, это так неправильно. И пусть Хэмфри до этого никогда не влюблялся, он всё же имел представление о том, как всё должно быть.
Из множества книг, из разговоров с другими людьми — он знал, как ему полагается себя чувствовать. Должна быть боль, должно быть желание поговорить с Мод. Написать, достучаться.
Тогда почему в сердце так пусто?
Его горячечная влюблённость в Мод затухла как-то слишком быстро и даже следа в душе не оставила. Странно. Сейчас-то он едва мог вспомнить, как и почему он тогда себя чувствовал. Всё было смутно, как будто с ним в то время приключилась не первая настоящая любовь, а тяжёлая лихорадка. Помутнение рассудка — иначе не объяснишь.
И теперь Ван-Вейден даже не мог заставить себя перечитать любовные описания из своего романа. Эти слащавые «жена», «подруга», «малышка»… Хэмфри поморщился и сделал глоток виски побольше — только бы отогнать неприятное воспоминание.
Он не переставал поражаться: и как у него, у человека с тонким художественным вкусом, который он воспитывал в себе годами, получилось столько страниц вульгарности и пошлятины? В каком припадке он это написал? И что сказала Мод? Почему она не раскритиковала его в пух и прах?
Эта его книга была, в общем-то, обречена на успех. Хэмфри Ван-Вейден, к тому времени уже более полугода считавшийся погибшим, вдруг нежданно-негаданно объявляется посреди Берингова Моря. Сенсация! А потом ещё и выпускает роман по мотивам своей истории.
Или Мод тогда всё же раскритиковала его писанину? Просто он уже не помнил толком. Тогда всё так быстро завертелось — со всех сторон на него навалились всевозможные голоса, мнения, интервью… Наверно, он просто не расслышал Мод в бешеном шквале восхищения.
Зато вот Волк Ларсен бы точно не промолчал. Книжный вкус у него, тут ничего не скажешь, оказался отличный. Отвратительный был человек, но хотя бы точно не лжец и не лицемер.
Хэмфри устало потёр лоб, зажёг новую сигарету вместо давно потухшей. По крайней мере на продажах романа ему даже удалось сколотить неплохое состояние. На этот раз без помощи семьи, исключительно собственными силами.
_«Вы не стоите на своих ногах — кормитесь за счет мертвецов», — _Хэмп почти услышал низкий, сочащийся презрением голос Ларсена.
Ну уж нет. Он больше никакой не Хэмп, а Хэмфри Ван-Вейден, известный литературный критик, автор и уважающий себя мужчина. И теперь он как никогда прочно стоял на своих ногах. Ларсену точно было бы нечего возразить.
Хэмп поднял глаза. Эти двое в углу что, подвинулись ближе друг к другу? Или ему так только кажется? Он многовато выпил, так что с уверенностью сказать ничего не мог. Нет, ну не могут это быть мужеложцы. Так открыто показывать свою гнилую, развратную натуру — до подобной наглости даже в привычных Хэмпу творческих кругах ещё никто не доходил.
Собственно, это и была причина, по которой Хэмфри больше не желал показываться в свете. Он довольно наслушался сплетен о педерастических похождениях своих тогдашних друзей. И больше не желал ни слушать о подобной мерзости, ни общаться с людьми, которые позволяют таким слухам позорить их репутацию.
Если какой порок и приводил Хэмфри в неистовую ярость, то это педерастия. Нет большего позора для звания настоящего мужчины, чем так подло предать свою роль, заложенную самой природой.
У Хэмфри даже судорога скривила рот — до того отвратительно ему было даже думать о таком.
Пришлось сделать ещё один глоток. Нет, насчёт Ларсена Хэмп наверно погорячился — тот бы точно нашёл, в чём упрекнуть. С другой стороны, и на похвалу он тоже не скупился.
Эх, узнать бы, что Волк Ларсен сказал бы про него сейчас? Хэмфри почти что жалел о его смерти. Почти.
Хэмп только сейчас понял, что уже пару минут как разглядывает руки своего соседа, заснувшего прямо за стойкой. Красиво. Именно такие руки должны быть у настоящего мужчины. Никакого жира — только стальные мускулы и отлично прорисованные вены. Ван-Вейдену нравилось думать о том, сколько часов напряжённого труда требовалось, чтобы высечь из мужского тела подобное совершенство. Совершенство, для которого оно и было предназначено.
_«Не предназначение. Приспособленность — больше ничего», — _опять его голос.
Хэмп бросил ещё один взгляд. Нет, слишком много волос — руки Ларсена были куда эстетичней. Пальцы некрасивые. Цвет загара не тот. И аккуратной родинки на сгибе локтя тоже нет. Не то, и снова не то.
Хэмп разочарованно отвернулся.
Частенько он замечал в случайных прохожих те самые черты, его черты. Разворот плечей, походка, кто-то похоже кривил рот в улыбке.
Только вот глаза… При случае Хэмп нарочно заглядывал в лицо некоторым своим неплохо эрудированным знакомым. Уж они-то были точно поначитанней Ларсена, и их взгляд на мир был подчас не менее оригинален. Но их глаза всегда разочаровывали Хэмпа. У них у всех были блеклые глаза людей, которых больше интересовали собственные отвлечённые измышления, а не происходящее здесь и сейчас. Потом Хэмп стал искать то самое выражение во взглядах моряков. Казалось бы, тоже романтики, тоже любят море… Но он опять потерпел поражение.
Каждый человек был в лучшем случае неполной, некачественной копией.
Всё, что у Хэмпа оставалось — это только его тускнеющая память.
Он прикрыл веки, целиком сосредотачиваясь на зыбкой картинке перед глазами. Волк Ларсен читает стихи под звёздным небом. Волк Ларсен сидит в позе отчаяния на кровати, трясясь от невыносимой головной боли. Волк Ларсен смотрит прямо на Хэмпа своими страшными, ослепшими глазами.
Образы плыли, прерывались. Приходилось напрягаться, чтобы удержать их в сознании, придать яркость. Что останется у Хэмпа, когда эти воспоминания исчезнут?
Быть может, он поэтому отказывался продавать «Призрак»? Точнее, не то чтобы отказывался — просто почему-то не получалось. Мод чуть ли не умоляла его избавиться от корабля поскорее. Хэмп соглашался, кивал, вроде пытался заключать какие-то сделки. Но раз за разом, когда оставался всего один последний шаг, что-то непременно срывалось.
Теперь Мод ушла. А «Призрак» остался.
Пару месяцев назад Хэмп перерыл всю капитанскую каюту, всю кают-компанию, в конце концов весь «Призрак» от бака до юта — лишь бы найти хоть какое-нибудь изображение Волка Ларсена. Фотографию, рисунок — что-нибудь. Ничего. Потом Хэмфри даже сам попытался нарисовать портрет Ларсена, но художник из него был неважный — ничего не получилось.
Впрочем, кое-что ему тогда всё же удалось отыскать. Разорванные клочки бумаги с расплывшимися чернилами. Он сперва их даже чуть было не выбросил, но вовремя остановился.
Вместо этого Хэмп решил приглядеться. Разобрать что-то было почти невозможно: почти все слова размыты, а остальные были написаны отвратительным почерком, с наезжающими друг на друга буквами и строчками. Кажется, Ларсен на тот момент уже ослеп и писал на ощупь. Это было чудо, что Хэмп всё-таки смог прочитать «мистер Ван-Вейден» на одном из клочков.
Хэмп поглубже затянулся сигаретой. Почему-то сердце всегда немного ускоряло темп, если он вспоминал те дёрганые буквы, складывающиеся в его имя.
Тогда он ещё несколько дней потратил на попытки восстановить лист из слипшихся друг с другом кусков бумаги. Удивительно, но у него получилось. Правда, толку всё равно не было никакого — на лист не просто была разлита вода, по мокрой бумаге ещё и несколько раз старательно провели ладонью.
Что бы там ни было написано, Ларсен приложил все свои усилия, чтобы от этого текста ничего не осталось.
Кроме «мистер Ван-Вейден» (как оказалось, стояло в самом начале), уцелели только отдельные, сами по себе ничего не значащие слова.
А ещё подпись. Ожидаемо, там было нацарапано «Ларсен». Однако внимание Хэмпа привлекло не это. Вода не пощадила имя, но Хэмп был готов поклясться самим богом, там стояло не «Волк». Слишком много букв, да и заглавная… Это точно не «В».
Ларсен подписался своим настоящим именем. Тем самым, которое он десятилетиями никому не называл.
Выходило, что Ларсен перед смертью написал ему откровенное письмо, а потом почему-то передумал и всё уничтожил.
Хэмп залпом осушил полный стакан. Он ненавидел вспоминать про эти бумажки — от этого к горлу подступал горький, противный комок, а в груди нестерпимо кололо.
Зачем он так напился? Хэмп же давно знал, что стоит ему как следует захмелеть, он обязательно завязнет в этих нелепых сожалениях. Невыносимое состояние.
Но почему-то всё равно Хэмп по нескольку раз на неделе обнаруживал себя опрокидывающим стакан за стаканом в очередном душном баре. А мысли его непременно бежали по кругу.
Вот как сейчас. В который уже раз ему приходилось напоминать самому себе, каким чудовищем на самом деле был Ларсен, как он издевался над Мод. И как мало он заслуживал сострадания.
Хэмп помотал своей мутной головой, и барная стойка закачалась следом. Хэмп же боялся и ненавидел Ларсена. Хэмп чувствовал исключительно ликование, когда тот погибал. Хэмп ни секунды не жалел его — и это было правильно. Так что же изменилось в последние полгода?
Он настолько старательно, насколько только мог в нынешнем состоянии, перебрал все свои самые отвратительные воспоминания о Ларсене. Избиения, издевательства над беззащитными, попытка изнасилования Мод… Хэмп знал, что это всё происходило на самом деле — но ярость всё никак не появлялась. Вместо неё пришло совсем другое воспоминание.
«А вы знаете, что улыбка у вас кривая?», — Хэмп помнил свой собственный голос. Как будто он только что произнёс эти слова, полные издевательского триумфа. Сказать такое парализованному на одну сторону человеку… Не лучший поступок.
И всё бы ничего, Ларсен ответил было на эту реплику очередным своим язвительным комментарием. Только вот его эти слова задели. Он ведь резко перестал улыбаться — и до самой своей смерти так и не улыбнулся ни разу.
Почему Хэмпу сейчас вдруг так стали важны какие-то там чувства этого чудовища? Ларсен прожил всю свою жизнь, ни о ком не заботясь, кроме себя, — так почему Хэмп стыдится теперь того, что перед смертью отплатил ему той же монетой?
Ларсен заслуживал гораздо худшей смерти — и Хэмп это отлично знал. И уж точно никак не сожаления и не сострадания.
Тогда почему Хэмп чувствует себя так, словно у него иголка застряла в сердце?
Из горла невольно вырвался сдавленный стон. Пришлось зажмуриться и спрятать лицо в руках. Хэмпу нужна была минута, всего лишь минута, чтобы снова прийти в себя, допить стакан и пойти наконец домой.
Но когда Хэмп сумел разомкнуть глаза, парочка в углу приковала всё его внимание. Они сидели, держа друг друга за руку.
Да что эти содомиты себе позволяют?!
Одним движением Хэмп вскочил на ноги. Ему понадобилось всего три шага, чтобы добраться до стола в углу.
— В чём дело, приятель?
Один из работяг — тот, что покрепче — тоже успел встать и уже ждал его. Руки скрещены на груди, угрюмый взгляд исподлобья — но Хэмпа так просто не возьмёшь. Видал и похуже.
— Я тебе никакой не приятель, педераст ты сраный, — Хэмп сплюнул ему под ноги со всем презрением, на какое только был способен.
Извращенец даже опешил на пару секунд. Хэмп всегда удивлялся, насколько хорошо умеют притворяться эти твари.
— Да даже если и так, — издевательски хмыкнул педераст, — тебе-то какое дело? Завидуешь?
Это было уже слишком. Один точный удар лбом в переносицу — и урод лежал в глубоком нокауте.
Довольный собой, Хэмп глянул на второго мужеложца — тот был настолько напуган, что угрозы точно никакой не представлял.
Удивительно, но остальные немногочисленные посетители не торопились благодарить Хэмпа. Все смотрели на него тяжелыми, враждебными взглядами.
Ну и ну, и это — достойные мужчины?
В любом случае, отсюда нужно было убираться. И побыстрее. Что Хэмп и сделал, не проронив больше ни слова.
Улица встретила его запахом свежести морской воды, перемешанного с вонью нечистот из ближайшей подворотни. Хэмфри сморщился. Надо было всё-таки выбирать кабак поприличней.
Он побрёл прочь, не разбирая дороги. Всё равно здесь любая улица рано или поздно выведет его к морю. А в ночи вроде этой его всегда тянуло куда-нибудь к воде.
Поразительно, но в этот раз добраться до пристани Хэмфри удалось без особых приключений. Теперь можно было спокойно послушать мирный плеск волн, посмотреть на далёкие огни судов, снующих по заливу Сан-Франциско, и собраться наконец с мыслями.
И правда, давно пора продать наконец «Призрак». Оснастить какую-нибудь приличную яхту и отправиться наконец в кругосветное путешествие.
Странно, но мысли о заветной мечте не вызвали особенно сильного прилива восторга. Как будто маленький, противный червячок поселился где-то глубоко внутри. Червячок, не дающий радоваться, шепчущий, что никуда он, Хэмфри Ван-Вейден, в итоге так и отправится.
Хэмфри долго вглядывался в спокойную, тёмную воду.
Это глупое сомнение скоро пройдёт. В конце-то концов — ну ведь всё же в полном порядке!
Самое главное, что Хэмфри Ван-Вейден точно знал, в чём состоит правда.
Правда заключалась в том, что Мод не была его женщиной. Придёт время — и Хэмфри непременно найдёт ту единственную. Нужно только чуть-чуть подождать.
Ещё правда в том, что Хэмфри Ван-Вейден всей душой ненавидел Волка Ларсена. А все эти неуместные сантименты — это всего лишь жалкие пережитки его привычек избалованного неженки. Вот и всё.
А самая важная правда — Хэмфри всё сделал абсолютно правильно.
Он — настоящий мужчина, и ему не о чем сожалеть.