Резкий порыв ветра ударяет сбоку и гонит высокую волну — шлюп неуклюже перекатывается с борта на борт, а морская вода окатывает Волка Ларсена с головой. Он зажмуривается, смаргивая жгучую солёную влагу, но вовремя травит шкот и не позволяет парусу заполоскать. Ларсен вертит головой, подставляя щёку ветру, проверяя направление. Скоро надо будет снова менять галс, ещё больше протравить снасти он не может. По крайней мере, в выбранном курсе он не сомневается, хотя в густом тумане видимость не больше двадцати футов. Сквозь непроглядную молочную мглу не видно даже носа его крошечного бермудского тендера.
Волк Ларсен перехватывает румпель и морщится — холодная влажная фуфайка липнет к коже. Ощущение привычное, но приятного в нём мало. Но всё же пусть лучше будет мокрая одежда, холод и туман, чем ещё хоть один день в тесном городе.
Здесь у Ларсена над головой наконец-то снова парус, а не заросшие плесенью стены проклятущей каморки в Окленде, и море больше не спрятано за десятками рядов уродливых каменных зданий. Здесь всё опять зависит только от его умения и воли, а не от прихотей толстосумов из судоходных компаний. Здесь Волк Ларсен наконец-то не пляшет под чужую дудку, а живёт по-настоящему.
Удивительно, что он до сих пор не чувствует никакой усталости, хотя всю ночь ему пришлось идти на вёслах. К утру ветер появился снова — свежий, но неверный, и Ларсен за весь день не выпустил снасти и румпель из рук ни на минуту.
Пусть сонливости нет прямо сейчас, но рано или поздно она обязательно его одолеет. Нужно будет ближе к вечеру лечь в дрейф и перевести дух час-другой, но не больше. Рано делать долгий отдых: Ларсен ещё недостаточно далеко забрался на северные широты, и до пролива Джорджия ему не меньше тысячи миль. Ларсен торопится, ведь чем быстрее он окажется у берегов Канады, тем легче будет перехватить посудину брата. Конечно, эту посудину и стоянку, где брат свои делишки проворачивает, тоже нужно будет сперва разыскать, но эту проблему ему ещё предстоит решить. А пока Волк Ларсен гонит, что хватает сил, свой тендер на север.
Ближе к полудню ветер всё-таки утихомиривается и дует теперь исключительно с юго-востока, позволяя закрепить румпель и повести лодку бакштаг. У Ларсена наконец-то освобождаются обе руки, и можно достать флягу с водой и сделать пару больших глотков.
Он отрывает усталые глаза от наполненного ветром грота. За бортом не видно ничего, кроме косматого тумана, проплывающего мимо над гребнями мелких тёмных волн. Океан пока спокоен, и пусть Ларсен благодарен за выдавшуюся передышку, но его беспокойный разум принимается искать ещё какое-нибудь занятие. Волку Ларсену нельзя долго сидеть без дела.
Пока надо было снаряжать посудину, идти на вёслах или бороться с переменчивым ветром, у Ларсена не оставалось времени на раздумья. Но стоит ему зазеваться, остаться наедине с собой хоть на пару минут, то в голову сразу лезет всякая непрошеная бесполезная дрянь. Ларсен сейчас лучше будет бороться со всеми поставленными парусами на крепком ветру, чем останется наедине с собственными мыслями хоть на минуту.
Ларсен всматривается вперёд, но не видит ничего, кроме влажной облачной пелены. Даже линия горизонта расплылась в широкую мутную полосу, и теперь запросто можно поверить, что вода и небо, ничем более не разделённые, сливаются воедино, и вдалеке нет больше ничего, кроме белёсого зыбкого марева. Дышать приходится не воздухом, а солёной водной взвесью, а в шлюпке не осталось ни одной сухой поверхности — мелкие водяные капли конденсируются на парусине, дереве, одежде и голой коже.
Холодно, но это не беда. Ларсена беспокоит куда больше, что он вот уже который день не может провести вычисления и определить точно свои координаты. Для каждого известного ему метода — будь то классические измерения при помощи секстанта и хронометра или его собственная придумка со звёздным планшетом — нужна ясная погода. А покуда её нет, приходится полагаться исключительно на компас и грубую оценку. И глядеть в оба, чтобы не налететь на что-нибудь.
Убедившись, что впереди никаких подлых рифов не предвидится, Ларсен снова смотрит на парус и подтягивает шкот, приводя свою посудину к ветру, и опять внимательно смотрит по сторонам.
Сразу за кормой его лодки туман смыкается непроницаемой стеной, а спереди тоже нет ничего, кроме белой мглы. Можно поверить, что Волк Ларсен плывёт из ниоткуда в никуда. Так оно, впрочем, в действительности и есть.
Он ушёл в море, не оставив ничего за собой: взял первый попавшийся более-менее приличный шлюп, который он мог себе позволить, снял со счёта все оставшиеся деньги и за один день съехал из своей нищей квартиры.
Только заплатил домовладельцам, чтобы продолжили принимать на его имя звонки и письма, — пусть он уверен, что Мод Брустер никогда больше с ним не свяжется, но данное обещание нужно держать.
Если бы не Мод Брустер, Ларсен бы точно свихнулся в те дни, пока Хэмфри разыскивал.
Он так и не понял, почему Мод Брустер согласилась ему помочь, хотя за всё их невесёлое знакомство она от него ничего, кроме скотства, не видела. Это её доброта и самоотверженность очень выручили Ларсена в трудную минуту, пусть в конце концов он и расстался с мисс Брустер на паршивой ноте. И всё, что он смог сделать в благодарность — это запоздало попросить прощения, стыдливо ретироваться прочь и не портить ей больше жизнь.
День-другой после, когда невыносимый стыд от унижения притупился и Ларсен уже снаряжался в дорогу, он всё пытался себя убедить, что, если рассуждать рационально, лично ему сожалеть совершенно не о чем. Мод Брустер знала с самого начала, с кем связывается, у неё были все причины отказать в помощи — на что она вообще надеялась, когда решила сблагородничать?
Но от попытки заговорить себе зубы, что Мод Брустер, дескать, сама же виновата, Волку Ларсену легче нисколько не стало. Напротив, его затошнило от собственной трусости. Он сколько угодно может прикрываться своим обветшалым малодушным цинизмом, но от правды ему не спрятаться. А правда в том, что Мод Брустер совершила подвиг, и за этот подвиг Волк Ларсен перед ней в вечном неоплатном долгу.
По крайней мере, он теперь держится от неё подальше — так будет правильно. Волку Ларсену возле таких людей, как Мод Брустер, делать нечего.
И всё же он ничего не может поделать с тем, что его одолевает идиотская надежда когда-нибудь выплатить свой долг перед ней и отблагодарить как следует. Ему приходится напоминать себе раз за разом, какая это чушь. Никогда он ничего не исправит. Волк Ларсен — ни в коем случае не добрый человек, никогда таковым не был и не будет, и его жизнь всегда была весьма малопривлекательной штукой, в которой нет места доблести и благородным порывам.
Каждая история, что с ним приключается, неизбежно кончается отвратительно — порой так складываются обстоятельства, порой по его собственный вине, но финал всегда одинаково циничен и уродлив. То, чем кончилось его общение с мисс Брустер — просто ещё одно звено в бесконечной цепочке из неприглядных инцидентов. Надо ещё быть благодарным, что исход был далеко не худшим из возможных. Но именно из-за Мод Брустер Ларсену от себя так гадко и стыдно, как не было ещё, пожалуй, никогда в жизни. Но он перетерпит. Рано или поздно ему придётся принять, что в ситуации с Мод Брустер уже ничего не исправить.
И всё же почему-то Волк Ларсен надеется, что то, что ждёт его впереди, на «Македонии», сложится гораздо лучше.
Он понятия не имеет, на что вообще рассчитывает. Ларсен сделает то, чего не сделать не может, вытащит Хэмфри из цепких лап брата. Но что же дальше? Даже если Хэмфри окажется цел и невредим, им обоим ещё предстоит долгое и очень непростое объяснение.
Сколько Ларсен ни пытался сообразить, как бы подступиться к разговору, ничего путного придумать не удалось. Что делать, если Хэмфри сам за собой вины никогда не признает? Наступить себе на глотку и терпеть, раз без Хэмфри жить оказалось слишком тошно? А как ему самому попросить прощения? Нужно быть готовым к тому, что Хэмфри его так никогда и не простит. Или к тому, что снова предаст его при первой же возможности. Но даже подумать о подобном невыносимо до жгучей острой боли за солнечным сплетением.
Любой разговор между ними, что Ларсен пытается построить в своём воображении, неизменно заходит в тупик. Тем более, что все предыдущие попытки что-то Хэмфри втолковать неизменно кончались тем, что тот приходил к каким-то своим совершенно безумным выводам.
Это из-за Ларсена и его мимолётной вспышки раздражения Хэмфри взбрело в голову помчаться сломя голову наниматься на судно, лишь бы показать всем на свете, что он чего-то стоит. Конечно же, Ларсен на него очень злится: если бы тот не валял дурака, то не угодил бы на «Македонию» и не устроил бы ещё больше проблем. Но и на себя он злится за несдержанность ничуть не меньше, пусть и знает, что тогда, две недели назад, он не знал достаточно, чтобы оценить все возможные последствия.
Это сейчас Ларсен уже и лучшего дружка Хэмфри повидать успел, и про его родню достаточно наслушался — а потому больше удивляется, что Хэмфри столько терпел и только сейчас, в тридцать шесть лет, убежал подальше прочь. Если бы Ларсен воспринял его отчаяние всерьёз, удержал, переубедил — всё было бы гораздо проще. Но тогда — и ещё раньше, на «Призраке», тоже — он был куда больше озабочен тем, чтобы держать лицо, а не несчастьем Хэмфри.
Ларсен позволил ему уйти. Думал, что невелика беда, и он встретит Хэмфри вновь через день-другой — ведь нужно будет всего лишь пересечь залив, чтобы оказаться на Ноб-Хилл. Однако в конечном счёте ради новой встречи ему приходится преодолевать на шлюпке более тысячи морских миль — впрочем, Ларсен согласился бы и на худом плоту десять тысячь миль проплыть, лишь бы всё получилось. Он не видел Хэмфри уже три недели и очень хочет добраться до него поскорее.
Шлюп качает на волне. Пора поставить стаксель, чтобы увалить лодку под ветер. Обычно это дело быстрое, но в этот раз Ларсен правит один — а потому ему придётся сперва закрепить весь бегучий такелаж на корме и привязать румпель, чтобы шлюп не болтался из стороны в сторону, перебраться на нос, поставить парус, а после вернуться на корму и сделать всё то же самое в обратном порядке. Невелика, конечно, беда, и всё же вторая пара толковых рук была бы Ларсену сейчас совсем не лишней. С ещё одним человеком на носу Ларсену, как-никак, править было бы заметно легче.
Да чего самому с собой юлить? Ясное дело, что это Ларсену не с кем-нибудь, а именно с Хэмфри править было бы легче. Вообще всё с Хэмфри Адаму было бы легче. Он по Хэмфри скучает.
С ним было куда легче перетерпеть и головную боль, и штиль, и неудавшийся промысловый день без добычи. Когда от своих же собственных раздумий становилось тошно, а безнадёжность затапливала с головой, Хэмфри давал силы бороться. На сгорающем дотла «Призраке» Волк Ларсен бы сдох — но Хэмфри пришёл за ним и подыхать сразу расхотелось.
Без Хэмфри он ползал, полностью раздавленный, по нищей квартире, и хватило побыть рядом всего часа — даже не поговорить толком, просто посидеть вместе у печки, просто на Хэмфри посмотреть — чтобы появились силы выдрать себя наконец из бессилия и начать хоть что-то делать. Чтобы отправиться зимой, в холоде, тумане и дожде на север к берегам островов Ванкувер и Квадра, чтобы разыскивать там базу брата.
Раньше Адам говорил себе, что присутствие Хэмфри рядом всего лишь задуряет ему голову и мешает мыслить ясно, как это делают вино или опиум. Но сейчас приходится признать, что тогда он всего лишь поддавался своей старой трусливой привычке выставлять перед собой всё, что принадлежит к эмоциональной сфере, за несущественное.
На самом деле Адам, даже в свои самые счастливые дни, всегда оставлял место скепсису и сомнению. И всё же вместе с Хэмфри у Адама получалось держать все свои самые чёрные мысли в узде, не позволять им выбивать себя из равновесия и утаскивать в трясину отчаяния. Это Хэмфри — не Волк Ларсен — был близоруким дураком, предпочитающим не видеть, когда ему удобно, всей картины целиком.
«Когда мне выпадает счастливый момент, я умею поблагодарить за него судьбу», — вот как Хэмфри сам однажды про себя сказал. Однако сам Адам с ним никогда не соглашался. Он бы и сейчас не согласился, если бы предоставилась возможность поспорить с Хэмфри вновь. Адам бы всё на свете за неё отдал не задумываясь.
Нос шлюпки почти полностью скрыт в тумане, и воображение охотно рисует из неверных теней, появляющихся и тут же исчезающих в сером мороке, расплывчатый человеческий силуэт. Не в силах ничего с собой поделать, Адам позволяет себе на минуту-другую поддаться иллюзии и помечтать, что Хэмфри действительно сидит там впереди, почти у самого бушприта.
Тендер всяко куда маневренней и шустрей любой промысловой шлюпки будет, да и вести его куда приятней — было бы, чему Хэмфри поучить. Впрочем, Хэмфри, получается, даже на промысловой шлюпке ни разу не ходил толком. Ведь вместе они только раз выбрались на лодке в открытое море, и тогда им было совсем не до парусного дела.
Всего лишь однажды они были наедине не в тесноте каюты, а на океанском просторе, без нужды прятаться от посторонних глаз и ушей. Всего лишь единожды они вместе глотнули свободы как следует.
Адам помнит, как долго мечтал о возможности побыть только вдвоём на лодке, а потому готовился к свиданию за несколько дней — заранее запасся одеялами, сменной одеждой, дорогим алкоголем и продумал каждую мелочь вплоть до того, чтобы отдать Хэмфри ведущую роль. Адам не хотел, чтобы Хэмфри чувствовал себя загнанным в угол, и решил оставить ему возможность передумать в любой момент. И всё равно он тогда очень распереживался, что Хэмфри его стараний не оценит. Но Хэмфри оценил, и его не смутил даже разгулявшийся вдалеке шторм.
С наветренной стороны сверкали молнии и небо затянуло тучами, но Хэмфри смотрел только на Адама, а тот бесстыдно перед ним красовался. Он всегда это любил — подставлять себя восхищённым жадным взглядам Хэмфри, разжигать желание и самому распаляться ещё больше. А в тот раз он забылся окончательно и полностью подчинился Хэмфри.
Адам уронил ему голову на плечо, не видя и не слыша больше ничего, кроме раскатов грома где-то далеко и сбивчивого частого дыхания совсем рядом, прямо у себя над ухом. Он хватался за Хэмфри, как за спасательный леер, а Хэмфри держал его крепко и надёжно, с неожиданной для своих худых рук цепкой сильной хваткой, — держал на весу, впиваясь ему пальцами в голый зад, и брал его так, как сам считал нужным. Адам отдал Хэмфри себя всего и был счастлив.
То короткое свидание в лодке стало одним из лучших воспоминаний в его жизни. Даже после всего последовавшего за ним непрекращающегося кошмара — всё равно воспоминание счастливое. До сих пор от него — и сейчас тоже, несмотря на холоде и туман, — у Адама по всей груди разливается тепло, а тело внизу реагирует совершенно однозначным образом. Это Адам, конечно, совершенно зря обольщается: после всего, что он Хэмфри устроил, как над ним надругался, Хэмфри вряд ли хоть когда-нибудь позволит к себе притронуться.
Адам это, конечно, заслужил. И всё-таки ему очень хочется на Хэмфри хотя бы посмотреть снова. Просто быть с ним рядом, посидеть рядом плечо к плечу — большего от судьбы он не просит.
Господи, только бы Хэмфри у Смерти Ларсена выжил. Только бы брат ничего с ним не сделал.
Его нужно спасти с «Македонии» как можно скорее, но пока шансы явно не на стороне Волка Ларсена. Нельзя сказать, что у него совсем нет никакого плана, но в плане этом куда больше неточностей и белых пятен, чем он бы предпочёл. Впрочем, времени на раздумья нет, а действовать приходится прямо сейчас.
С этого недоумка Джо, который на самом деле никакой не Джо и уж тем более не агент, толку меньше, чем с козла молока. С него не вышло стрясти — даже после десятка-другого зуботычин — ничего конкретного ни про маршрут «Македонии», ни про места стоянок. Было бы глупо, конечно, ожидать, что брат посвящает в такие важные секреты недалёкого проходимца, и всё же Ларсен надеялся, что тут ему повезёт. Не повезло.
По крайней мере в курсе закупок снаряжения Джо всё-таки был, и по тому, сколько тонн угля и галлонов питьевой воды было погружено на «Македонию», а также по примерным датам её рейса Ларсен сумел грубо оценить, что далеко на север брат точно не полезет, а будет обретаться в районе южного побережья Канадских островов. Это, конечно, помогло сузить зону поиска до сравнительно небольшого региона. И теперь розыск парохода больше не напоминает по сложности поиски иголки в стоге сена. Простой задача от этого, правда, всё равно не становится.
При этом при всём только лишь найти «Македонию» недостаточно. Нужно попасть туда незаметно — больше всего шансов сделать это было бы на базе, когда все заняты разгрузкой, и на палубе почти никого. А после разыскать Хэмфри на этой махине с водоизмещением в пять сотен тонн — причём разыскать быстро — и убраться подальше, не подняв тревоги. Сталкиваться с братом лицом к лицу Ларсену не хочется совершенно.
Зато его брат явно настроен прямо противоположным образом. Джо, который всегда у него на побегушках, понятное дело, оказался возле Ларсена совсем не просто так.
Он и про Хэмпа говорить ничего не собирался, если бы Ларсен его в угол не загнал, когда почуял, что мелкая сошка его брата точно должна что-то знать. Джо было нужнее всего втолковать, что у Смерти Ларсена к нему, дескать, есть какое-то очень заманчивое предложение. Братская рука помощи, так сказать.
Интересно, что с этим самой протянутой рукой посыльный Смерти Ларсена припёрся лишь тогда, когда увидел Ларсена на нищенских чёрных работах навроде портового грузчика. Решил, видать, подождать, когда же Ларсен как следует отчается, и только тогда заявиться со своей спасительной братской помощью.
Нет уж, пусть брат катится ко всем чертям. Ларсен уже давным-давно выучил, что ждать от него ничего хорошего не придётся, и повторять этот урок больше не намерен.
Ветер, бодро подув час-другой, стихает, и в этот раз, будто издеваясь, возвращаться не собирается. Как бы Ларсен ни менял галсы и ни бился, шлюп еле ползёт вперёд со скоростью меньше, чем в один узел.
Как назло именно сейчас бессонные ночи наконец-то берут своё, и на Ларсена сваливается невыносимая усталость. Он сопротивляется сну изо всех сил, но раз за разом веки тяжелеют, и он клюёт носом, не закрепив шкот и оставив парус гулять сам по себе. Так дело совсем не годится.
Ларсен переводит взгляд на вёсла. Что-то в нём требует немедленно схватиться за них и вновь, точно так же, как и ночью, грести что есть мочи вперёд. Но опыт подсказывает, что нельзя загонять себя раньше времени. Надо поспать, пока возможность есть. Когда он окажется в нужных широтах, ему придётся день и ночь напролёт высматривать «Македонию», и времени на сон не будет.
Быстро смастерив плавучий якорь, Ларсен устраивается на отдых в крытом закутке в узкой носовой части шлюпа — на каюту этот закуток совсем не тянет, но здесь по крайней мере кое-как можно обсохнуть и согреться — и приказывает себе расслабиться и успокоиться. Однако внушение не срабатывает, и спит Ларсен препогано. Во сне он то бежит во всю мочь, до боли в лёгких, но никак не сдвинется с места. То долго проводит муторные бесконечные вычисления без всякого результата и только по пробуждении обнаруживает, что все они были полной нелепицей.
Впрочем, просыпается он, несмотря на тяжёлый поверхностный сон, вполне отдохнувшим. Высунув голову из закутка Ларсен обнаруживает, что небо наконец-то прояснилось. Наконец-то можно точно определить координаты, а не мучительно изо дня в день угадывать примерное местоположение шлюпа!
К счастью, курсом Ларсен действительно не ошибся, он на нужной широте — наконец-то подошёл к проливу Джорджия, вдоль которого проходит Канадская граница. В пролив «Македонию», впрочем, точно не сунется — слишком загруженный маршрут, там р контрабандному рейсу делать нечего. А потому Ларсен забирает на северо-северо-восток, к открытому океану. Всё, что остаётся делать — это курсировать туда и обратно по дуге в сорок миль, высматривая через морской бинокль дым от парохода. Других судов в этих неприветливых пустынных водах ему точно не встретится.
На первый день Ларсен не видит ничего, но уговаривает себя запастись терпением. Если он не ошибся — а он точно не мог так грубо промахнуться с расчётами — то скоро он заметит следы присутствия «Македонии». На второй день он начинает в себе сомневаться, а на третий уже еле терпит резь в уставших глазах и убеждается окончательно, что ошибся.
Был бы расчёт правильным, Ларсен бы давным-давно увидал хоть что-нибудь, но море пустое — а значит брата тут и близко не найдётся. Ларсен — полный остолоп. С чего он вообще решил, что в Сан-Франциско «Македония» сделала запасы на весь рейс целиком? Ну конечно же, его ненаглядный братец уже давно закупился на промежуточной стоянке и теперь может плыть на своём корыте хоть до Аляски! Зато Ларсен потерял кучу времени и денег, кинулся искать Хэмфри, которой наверняка сейчас не в одной тысяче миль отсюда, если вообще до сих пор жив… И чего Ларсену в порту не сиделось? Правда ведь больше толку было бы дождаться, а не кидаться сломя голову на идиотские поиски…
На пятый день Ларсен больше не вглядывается вдаль, а лежит на жёстком дне шлюпа, раздавленный очередной своей проклятой мигренью. Надо хоть как-то собраться с духом и поворачивать назад, но сил подняться на ноги нет. Да и окончательно признать своё поражение он тоже не готов. Он отрывает от досок тяжёлую больную голову, ищет глазами флягу с водой — но остатки надежды всё же заставляют его бросить взгляд на ночное открытое море.
Всё точно так же, как было вчера и позавчера — спокойное, почти полностью гладкое, почти неподвижное. Но почти совсем у горизонта Ларсен видит среди плавных серых линий длинных волн зыбкую крохотную точку. Не иначе как от мигрени в глазах рябит — но, проморгавшись, он обнаруживает, что точка никуда не делась, силуэт по-прежнему едва покачивается в такт морской глади на горизонте.
Он хватается за бинокль и проклинает про себя луну, которая именно в этот момент решила скрыться за облаком — через минуту она снова показывается на виду, но минута эта кажется пыткой. Ларсен уже думает, что больше ничего не увидит, но, поискав чуть-чуть сквозь бинокль, снова обнаруживает странную точку. Сквозь бинокль видно, что это ни в коем случае не корабль и даже не шлюпка, предмет слишком крохотный. Скорее всего какой-то мусор, но уже лучше, чем ничего.
Ветер слишком тихий, а терпения уже не хватает, и Ларсен гребёт на вёслах так быстро, как только может. Приходится идти против течения, но, не иначе как от злобы и отчаяния, Ларсен гонит шлюп куда быстрее, чем ожидал. Точка становится всё чётче, но яснее, что это, чёрт побери, такое, не становится. Только в десятке ярдов от места Ларсен понимает, что видит поломанный, чудом ещё держащийся на плаву, пустой деревянный ящик.
Он подтаскивает ящик к себе веслом и не сдерживает счастливого вскрика. На крышке ящика красуется огромный, отлично сохранившийся штемпель.
Рядом с отметкой порта Сан-Франциско, которую Ларсен бы ни с чем не спутал, стоит уродливая печать судовой компании «Вестерн Трейд энд Траспорт» — имя ничем не примечательное и легко забывающееся. Но зато Ларсен отлично в курсе, что именно через эту компанию-пустышку его брат имеет обыкновение отмывать свою весьма нечистую прибыль.
Сомнений никаких быть не может. Наконец-то Волк Ларсен напал на след «Македонии». Более того — судя по тому, что разломанный ящик ещё еле-еле, но всё-таки держится на плаву и его пока не затопило, выкинули его недавно. Значит Смерть Ларсен должен быть меньше, чем в дне пути отсюда.
Значит, осталось самое лёгкое. Волк Ларсен снова ложится на вёсла. Ветер так и не появился, а грести и дальше приходится против течения, но Ларсена это не беспокоит. Главное, что опять есть чёткая цель и голова больше не болит — а остальное приложится.
Его расчёт оправдывается, и вечером следующего дня на горизонте показывается тонкая полоска суши — разумеется, ни на одной из карт этот клочок земли не отмечен — и едва заметный постороннему глазу дым. Нашёл.
Ларсен оглядывается по сторонам, соображая, как бы подобраться поближе. С северо-востока — оттуда, где простирается открытый океан — идёт плотное облако тумана. Через полчаса оно будет здесь, и надёжно скроет и островок, и «Македонию», и всё, что Смерть Ларсен планирует на этом островке сделать. Никто его не увидит. Ловко, ничего не скажешь. Но одну деталь брат на этот раз упускает.
В густом тумане Смерть Ларсен и его прихвостни тоже совершенно слепы, словно летучие мыши. У них нет никаких шансов увидеть подобравшийся к ним вплотную шлюп.
Волк Ларсен тихо и довольно смеётся себе под нос в предвкушении — давненько, однако, они с братом не выясняли, кто ловчей другого обставит. А сейчас весьма славная драка намечается.
Поскорее бы уже добраться до места. И только бы Хэмфри всё ещё был жив — а со всем остальным они вместе как-нибудь справятся.