Хэмп забыл, как выглядит море. Он знает, что находится на корабле, но он не слышит ни плеска волн, ни шума ветра — вместо них Хэмп день и ночь глохнет от скрипа поршней, грохота турбин и прочей какофонии железных, смазанных вонючим машинным маслом пароходных внутренностей.
Впрочем, дня и ночи для него тоже больше не существует. Заживо погребённый в корабельном чреве, Хэмп не видит солнечного света. У него есть только четырёхчасовая смена, освещённая тусклыми трюмными лампами и восьмичасовой перерыв, когда можно поспать на узкой койке, заваленной грязным старым тряпьём вместо постельного белья.
Отдыха у него не бывает. После смены бывает только тушёнка с привкусом всё того же машинного масла и кружка тухлой воды, а после Хэмп проваливается в пустой тяжёлый сон. А после опять наступает смена, и опять нужно таскать уголь, заливать воду в бойлеры и заправлять почерневшие от сажи раскалённые печи.
Первое время он пытался отсчитывать дни, но сбился почти сразу из-за зверской усталости.
Хэмп же сам, по своей воле, явился в этот проклятый железный гроб. Зачем пришёл? Что его надоумило?
Почему Хэмп не помня себя умчался от Волка Ларсена? Ларсен же его не прогонял. Тогда убежать казалось единственным возможным выходом, но сейчас Хэмп, раз за разом ворочаясь на прогнившем деревянном настиле без сна, не может объяснить себе свой поступок. Он помнит, что хотел исправить все свои чудовищные ошибки, но в конечном счёте загнал себя в ловушку. Для него слишком поздно пытаться что-то изменить.
Ему не выбраться на свободу из железного брюха. Выхода нет.
Раньше Хэмп понятия не имел, что такое настоящая безысходность. Даже на «Призраке» в самые чёрные дни, когда он, будучи бесправным юнгой, носился по палубе без минуты передышки, получая со всех сторон насмешки и подзатыльники, Хэмп страдал куда меньше.
«Призрак» не был железным склепом. Он был красивой быстрой шхуной, с ослепительно белыми парусами, крепко натянутыми просмоленными снастями, с деревянным палубным настилом, нагретым солнцем и просоленным морем, и Хэмп бы отдал сейчас всё на свете, чтобы вновь там оказаться.
На «Призраке» он даже юнгой всегда был в курсе всех корабельных дел. Там он был матросом, а не пленником, не пушечным мясом. Там было море и свежий воздух.
Там был Волк Ларсен.
Господи, неужели Хэмп его себе не выдумал? Неужели кроме тесного плавучего гроба раньше в жизни Хэмпа был «Призрак» и был этот человек — невероятный, яркий, сильный, свирепый и нежный? Сейчас Хэмпу его связь с Адамом кажется не более, чем утешительной выдумкой, которую подкидывает его скисший от монотонной работы разум.
Но Хэмп легко в любой момент может увидеть белёсые рубцы у себя на животе и руках, оставленные ему на прощание Магриджем. Значит точно были и «Призрак», и бунт, и Волк Ларсен. Были и прошли.
Волк Ларсен дал Хэмпу шанс и горько в конечном счёте поплатился. Зато его брат такой ошибки точно не совершит.
С того злополучного вечера, как Хэмп попал на «Македонию», он больше ни разу не видел жуткую неестественно высокую фигуру Смерть Ларсена — ни вблизи, ни издалека.
Кроме Кобблера, начальника машинного отдела, к чьим любимым забавам относится толкать замешкавшихся работяг черенком лопаты в поясницу, Хэмп видит только своих сокамерников — точно таких же кочегаров, как и он сам. Он едва может узнать людей в окружающих его покрытых чёрной сажей существах. Единственное светлое пятно на их телах — это налитые кровью белки воспалённых глаз. Зеркала нет, но Хэмп догадывается, что он едва ли от этих существ отличим. Скорее всего он выглядит даже ещё хуже.
Поначалу, в первые пару смен, Хэмп старался запомнить лица и имена людей, запертых с ним в одном отсеке. Но вскоре всех, кроме него, куда-то забрали, а на их место прислали новых, ещё не почерневших от сажи. А вскоре, ещё через несколько смен, забрали и этих. Только Хэмп оставался на месте, опять и опять.
Хэмп не знает, куда именно их уводят — сразу на смерть или сперва на какой-то другой, новый круг ада — но всё равно не может не позавидовать. Ему настолько тошно, что даже отправка на Голгофу показалась бы ему приятной переменой распорядка.
А потому Хэмп почти обрадовался, когда весь их машинный отсек отравился тухлыми консервами и у Хэмпа вместе с другими началась неудержимая рвота — настолько сильная, что даже кружку воды в себе удержать было невозможно. Мучаясь от жажды и рвотных спазмов, Хэмп всё гадал, какая именно кончина ему предстоит: погибнуть от обезвоживания или вытошнить из себя внутренности.
Но в собственной неотвратимой гибели Хэмп, лёжа без сил вместе с другими отравленными на полу, покрытом толстым слоем рвоты и жидких испражнений — как чужих, так и своих собственных, — не сомневался и ждал её с нетерпением.
Он понял, что ошибся, когда пришёл в сознание в относительно чистой койке и обнаружил возле себя противорвотное и стакан воды. Он спросил неприятного типа, копающегося в корабельной аптечке, — видать, он считался на «Македонии» за доктора — насчёт других отравленных, на что получил ответ, что вылечить распорядились только Хэмпа. Хэмп так и не узнал, почему. «Приказы капитана», — пожал плечами местный доктор в ответ на все дальнейшие расспросы.
Долго отдохнуть Хэмпу не дали. Буквально в тот же день его засунули обратно в машинный отсек и заставили оттирать все засохшие нечистоты. Хэмпа трясло от отвращения, но когда он решил, что хуже стать уже не может, ему пришлось выбрасывать в море трупы других отравленных сквозь узкий люк в борту.
Он был уверен, что эта сцена будет приходить к нему в кошмарах каждую ночь, но он уснул в концу смены беспробудным сном и не видел ничего. Его мозг слишком отупел от однообразной работы на износ, чтобы бояться или порождать кошмарные сновидения.
Хэмп провёл запертым в машинном отсеке столько времени, что уже поневоле выучил каждый вентиль, болт и сварочный шов на печах и паровых котлах. В этом было даже полезное открытие: Хэмп выяснил, что на самом ближнем к печи бойлере кран проворачивается почти без сопротивления, а потому по незнанию легко его сорвать и ошпариться.
Поначалу Хэмп хотел предупредить других кочегаров, но ему пришлось быстро передумать. В ответ на робкие попытки заговорить хоть с кем-нибудь он сперва получил только брезгливый презрительный взгляд, потом набор отборных ругательств в свою сторону, а после на него и вовсе замахнулись лопатой.
Хэмпа обходят стороной даже здесь — в самом грязном и тёмном, спрятанном подальше от людских глаз, машинном отсеке. Его ненавидят — из-за происхождения, из-за слухов про связь с Волком Ларсеном, дошедших с поверхности, а самое главное — из-за того, что его положено оставлять в живых. «Везунчик поганый», — это самое любезное, что он слышит за своей спиной.
Разумеется, за это якобы везение, будь оно неладно, на Хэмпе отыгрываются при любой возможности. Это именно ему всегда достаётся самая отвратительная работа — таскать тяжеленные тележки, тушить возгорания на топливном складе, ворочать залежи угля лопатой, проваливаясь в них по пояс, чтобы груз распределялся по отсеку равномерно и судно не давало крен. Это он спит на самой вонючей койке и именно его подпускают к раздаче пищи не иначе, как самым последним.
Единственное его утешение — скальпель, припрятанный глубоко в одном из безразмерных карманов штанов, мешком висящих на его исхудавшей фигуре. Тогда Хэмп думал, что благодаря ему спасётся, но теперь он не знает, что с этим скальпелем делать. Даже если он убьёт Кобблера, ему ни за что не прорваться на поверхность. Хэмп обречён.
Его держат в скотских условиях, но не позволяют умереть. Почему? Зачем Смерти Ларсену оставлять его в живых?
Хэмп не находит причину, как бы он ни бился, но получить ответ на этот вопрос он очень хочет. Если Хэмп не может никуда деться из этого кромешного ада, даже на тот свет, то он хотя бы хочет узнать причину. У него не осталось сил хотеть чего-то ещё.
— Эй, чего раззявились? — слышит Хэмп окрик ненавистного Кобблера, показывающего грязной лапой на дымящуюся груду угля. — Не видите, что ли, опять загорелось? Давайте, шевелитесь. Чтоб через десять минут всё потушили!
— Давай, полезай, — кто-то пихает Хэмпа в спину под всеобщие одобрительные смешки. Пихает так сильно, что он не удерживается на месте и летит прямо в дымящиеся раскалённые угли, в последний момент выставив перед собой ладонь, чтобы предотвратить падение. Он обжигается и вскрикивает от боли.
Никто не помогает ему подняться.
— Но я же на предыдущей смене уже тушил… Почему, почему опять загорелось?
Хэмп сцепляет обожённую руку покрепче в кулак — она отзывается болью, но именно это ему и нужно. Так Хэмп сможет отвлечься на физическое страдание, чтобы не заплакать от отчаяния и постыдной обиды.
На его отвратительных сменах нет ничего, что Хэмп ненавидел бы больше пожара на угольных складах.
От жары уголь самовозгорается и тлеет долгие часы. Чтобы потушить такое возгорание, нужно перекопать всю гору угля и добраться до самой глубины, а после того, как огонь потушен, придётся засыпать всё обратно на место. Тяжёлая, долгая, опасная работа — если оступиться, можно запросто провалиться в самое пекло. Тушить требуют быстро: затянувшийся угольный пожар может ослабить обшивку корабля. Не сказать, что Хэмпа это беспокоит, но Кобблер приходит в неистовство от малейшего промедления.
— А кому ещё? — кричат ему из толпы собравшихся кочегаров. — Ты уже столько раз до этого тушил, потушишь и в этот раз.
Под ноги Хэмпу с глухим издевательским стуком приземляется лопата.
— Давай, подохнуть-то тебе всё равно не позволят.
— Нет, не пойду! — кричит Хэмп и пятится от лопаты назад, обратно к печам и бойлерам. — Хватит на меня спихивать самый тяжёлый труд, вы больше меня не заставите!
— Заставим как миленького.
К Хэмпу подступает самый здоровый и дюжий детина из их смены — его имени Хэмп разумеется не помнит, но помнит только кривой, дурно сросшийся после перелома нос. Детина тянет к нему пятёрню его с намерением схватить его за грудки и швырнуть прямо в кучу дымящихся углей, но Хэмп успевает вывернуться и ухватиться за ручку бойлера. Ручка смещается в сторону, и Хэмп запоздало вспоминает, что перед ним тот самый бойлер, где гайки закручены слабо. Недолго думая, Хэмп проворачивает ручку одним движением до упора.
Раскалённый водяной пар хлещет детине прямо в лицо. Тот падает на колени, и люди за ним не успевают отскочить в сторону — и к его воплю присоединяется ещё несколько злых криков.
— Ах ты подлая крыса!
Все, кто остался стоять, идут прямо на Хэмпа, крепко зажимая лопаты в руках, — явно не с целью помочь Хэмпу разобрать гору угля. До момента, когда первый удар лопаты обрушится ему прямо на голову, остаётся не больше секунды.
Что делать?
Рука сама нащупывает скальпель в кармане штанов. Но Хэмпу не отбиться, нападающих слишком много.
Хэмп делает то единственное, что ещё имеет смысл сделать. То, что нужно было сделать очень давно.
Он наставляет лезвие скальпеля себе на горло.
— Ни шагу больше! — голосит он, стараясь перекричать машинный грохот. — Или я перережу себе глотку!
На Хэмпа таращится с недоумением десяток пар глаз. Никто не замедляется, и Хэмп слышит в ответ только смешки. Люди не понимают, в чём смысл угрозы.
— Вы знаете, что Смерти Ларсену я нужен живым, если я истеку кровью — вам несдобровать! — отчаянно тараторит Хэмп, сбиваясь с дыхания, чувствуя, как сталь лезвия царапает кожу. — Погибну я, вы моей смерти тоже не переживёте!
Вот теперь они наконец-то поняли. Нападающие, идущие первыми, топчутся в нерешительности, и те, кто позади, налетают на них, почти сбивая с ног.
Хэмп знает, что замешательство долго не продлится. Ему нужно использовать шанс.
— Я… Я требую отвести меня к капитану! — орёт он что есть сили вжимая скальпель в горло как можно сильнее. — Я хочу знать, зачем меня здесь держат! Почему не дают умереть?
— А ну хватит валять дурака! — окрик Кобблера заставляет Хэмпа вздрогнуть. Он чувствует, как капля крови стекает по горлу вниз за воротник.
— Пожар должен быть потушен, и мне плевать, кто это сделает, — продолжает Кобблер. — Вон вы — схватились за лопаты, а толку никакого. Идите тушите.
Коротко переглянувшись с товарищами, пара человек покорно идёт к дымящейся куче. Они собираются тушить пожар вдвоём, помогать друг другу — и Хэмп чувствуе новый прилив своей беспомощной обиды. Его-то всегда подряжали в одиночку.
Не торопясь, делая вид, будто Хэмп не стоит с зажатым скальпелем в руке, Кобблер подходит к детине, первым напавшим на Хэмпа. Тот всё ещё лежит на полу, зажимая руками лицо.
Недовольно поцокав языком, Кобблер произносит:
— Дерьмо. Этот уже вряд ли оклемается, никуда не годится…
Он оставляет детину лежать на месте и наконец-то поворачивается к Хэмпу, замершему на месте, подобно больному столбняком.
— Я… — Хэмп хочет повторить своё требование, но язык больше не слушается. От напряжения ломит всё тело.
— Отдавай ножик, или заточку, или что там у тебя.
Без единой мысли в голове Хэмп уныло протягивает скальпель. Он проиграл.
Повертев скальпель в руках, Кобблер презрительно ухмыляется.
— Чего ты к месту приклеился, Хэмп? Пошли.
— Куда?…
— Как к куда? К капитану. Ты сам же требовал. И у меня есть на твой счёт разговор.
Хэмп понуро идёт за ним, не переча. Он не сомневается, что направляется в ловушку, но ему что остаётся? Что ещё с Хэмпом можно сделать? Хуже точно уже не будет.
Его вновь — так же, как и вечность назад, когда Хэмп здесь только что оказался — ведут через бесконечные кишки узких тёмных коридоров и лестниц. У Хэмпа звенит в ушах от непривычной тишины, ведь грохота пароходных машин больше не слышно. Тут и там ему приходится уступать дорогу людям, идущим навстречу, — обычным матросам, с пусть и смуглыми и обветренными, но чистыми без единого пятна сажи лицами. Хэмп старается не замечать их брезгливо-любопытные взгляды в свою сторону.
Кобблер открывает очередную — кажется, по счёту уже тысячную — дверь. Вместо ещё одного узкого коридора сквозь проём врывается холодный ветер и яркий белый свет, до того ослепительный, что от него не спасают даже плотно зажмуренные веки. От рези в глазах Хэмп хватается руками за лицо, согнувшись пополам, чтобы спрятаться от света, словно Хэмпа не человек больше, а крот или выкопанный из-под земли дождевой червяк.
— Ну, чего встал? — Кобблер не даёт Хэмпу ни секунды передышки и тащит за шиворот дальше, прямо на свет.
Долгую мучительную минуту Хэмпу кажется, что он окончательно ослеп. Но когда он наконец решается оторвать руки от лица и открыть глаза, он обнаруживает себя на железной палубе.
Над Хэмпом простирается небо — пусть серое и пасмурное, пусть его добрую половину заслоняет чёрный густой дым из двух огромных пароходных труб — но всё-таки как же Хэмп соскучился по небу, даже по такому! По любому небу соскучился.
Хэмп даже видит, как где-то вдалеке, близко к горизонту, робко пробивается сквозь густые облака солнце, подсвечивая бледно-золотым контуры тяжёлых, низко нависших над посеревшим морем туч.
Он переводит взгляд обратно к свежеокрашенным чёрным бортам, замечая, что на баке выставлен и перенесён на ветер кливер — этот треугольный клочок белой парусины кажется ничтожным рядом с железными трубам — но всё же у Хэмпа от его вида теплеет на душе. Настолько теплеет, что кончики его губ чуть приподнимаются, и Хэмп понимает, что улыбается. Странное, непривычное ощущение — ведь Хэмп не улыбался уже очень и очень давно.
Злой толчок в спину возвращает его обратно в действительность. Кобблер всё ещё здесь, и Хэмпу никуда от него не деться. Хэмп покорно тащится за ним до кормы, где располагается капитанская каюта.
Внизу, в пустой кают-компании, Кобблер внезапно останавливается, и Хэмп чуть не влетает ему в спину.
— Жди здесь, — обрывает его Кобблер.
Звук защёлкивающихся наручников застаёт Хэмпа врасплох.
— Что?… — хочет спросить он, но договорить у него не выходит.
Кобблер ловко изворачивается и выбивает из Хэмпа дух, заставляя согнуться пополам. Разогнуться у него уже не получается — руки и ноги скованы одной цепью. Он спотыкается и падает.
— Это чтобы ты опять не учудил ничего, — говорит ему Кобблер и уходит дальше по коридору, оставляя Хэмпа лежать скрюченным в кают-компании.
Хэмп подтягивает ноги, перекатывается на бок. Там, где он лежал, но чистом холодном полу остаются чёрные пятна от густой сажи и пота.
Спина быстро затекает, и Хэмп переворачивается, чтобы дать ей отдых, — но тогда ему приходится неловко вывернуть руки. Он вертится на полу в напрасных поисках удобной позы и ждёт появления Кобблера, но его всё нет.
В кают-компания на «Македонии» без проблем бы поместилось по меньшей мере три кают-компании «Призрака», но она до странности пуста — только голые простые стулья, железный, приваренный к полу на случай сильной качки стол и крышка люка в кладовую. Здесь нет даже шкафа с сервизом.
Если Хэмп поначалу был взволнован, то со временем он всё больше проваливается в дрёму. В конце концов, ему давно не было позволено просто полежать без дела.
Его будет злой стук ног — Кобблер возвращается в тот момент, когда Хэмп уже почти смирился с тем, что будет лежать здесь вечно. Освободив его ноги, но оставив наручники на руках застёгнутыми, он тащит Хэмпа, едва переставляющего затёкшие ноги, к открытой дальней двери.
— Я пойду, сэр. Мне нужно следить, чтобы котлы не перегрелись, — говорит Кобблер, вталкивая Хэмпа в дверной проём.
Хэмп невольно загораживается закованными в наручники руками, инстинктивно ожидая нападения, но его никто не атакует. Всё ещё не опуская ладоней от лица, он видит сквозь пальцы высокий стол — он никогда таких не встречал — и за ним тёмную великанскую фигуру Смерти Ларсена. Тот коротко кивает, разрешая Кобблеру уйти прочь.
Хэмп слышит, как хлопает дверь. Теперь он остался со Смертью Ларсеном наедине.
Тот никуда не торопится. Он молча раскуривает сигарету, закусив мундштук, и не делает больше ничего. Хэмп мог бы подумать, что Смерть Ларсен его вообще не замечает, если бы не его глаза. Смерть Ларсен смотрит на него в упор ледяным, приковывающим к месту взглядом — тяжёлым, но совершенно равнодушным.
Смерть Ларсен выжидает? Он раздражён появлением Хэмпа — или, напротив, ему любопытно? Он хочет, чтобы Хэмп заговорил первым?
У Хэмпа не получается найти ответ, и он опускает глаза в пол, потому что не может заставить себя вынести жуткий, ничего не выражающий взгляд Смерти Ларсена дольше нескольких секунд. Это на Волка Ларсена Хэмп мог таращиться без страха с самой их первой встречи, это в его глаза хотелось смотреть не отрываясь — но у холодных светло-серых глаз его брата с теми голубыми глазами нет ничего общего.
Будучи не в силах снова посмотреть Смерти Ларсену в лицо, Хэмп озирается по сторонам каюты. Он не видит книжной полки, а все те немногие книги, что здесь есть — Хэмп разбирает только учётные тетради и судовые журналы — лежат прямо на письменном столе, доходящем Хэмпу по меньшей мере до груди. Похоже, только за таким столом Смерть Ларсен способен сидеть, свободно вытянув ноги.
В тусклом свете настольной лампы Хэмп шарит глазами в поисках хоть какой-то подсказки насчёт характера обитателя этого логова великана. Обычно Хэмп многое мог бы сказать судя по содержимому книжной полки, но здесь её нет.. В этой каюте нет ни одной личной, не обладающей конкретной функциональностью, вещи — только стол, длинная койка и зеркало на дальней стене.
Оно повешено высоко, и Хэмп может разглядеть в нём только свою макушку и половину лица — но этого с лихвой хватает. Оттуда на него смотрит грязное измазанное гарью пугало, с грязной щетиной, почти отросшей до короткой бороды, и с волосами, спутанными в неряшливые космы.
Хэмп поднимает скованные руки к голове, чтобы хоть как-то распутать волосы, но натыкается на плотный слой сажи. Жаль, Волк Ларсен так любил его волосы — а теперь Хэмп, наверно, уже никогда не отмоется…
Он вздрагивает от неожиданности, когда слышит вкрадчивый голос с заметным северным акцентом:
— Ты неплохо сохранился, — говорит ему Смерть Ларсен. — В машинном отсеке обычно и неделю не протягивают, людей приходится часто менять. А ты десять дней продержался, ещё и балаган устроить умудрился.
— Д-десять дней? — глупо переспрашивает Хэмп.
Ему казалось, что с его попадания на «Македонию» прошло лет десять — никак не меньше.
Смерть Ларсен никак не реагирует на его удивление.
— Выносливый оказался, — задумчиво произносит он, обращаясь скорее к самому себе. — Может, это не так уж и странно, что ты ему понравился…
— Кому это — ему?
— Может и выносливый, но явно недалёкий. Однако это неважно. Вот какая незадача получается: как мне тебя держать в машинном отсеке, раз ты стал на людей бросаться? Одному ты уже рожу обварил — и куда он теперь годится?
— Но я же всего лишь защищался! — Хэмп леденеет от ужаса. — Я, я что… опять человека убил?… — шепчет он, пытаясь справиться с бешено заколотившимся сердцем.
События в машинном отсеке снова проносятся у него перед глазами. Всё случилось так быстро, что Хэмп даже ничего толком не понял.
Острая паника, детина с кривым носом, тянущий к нему свои грязные лапищи, спасительная ручка бойлера. Надо было действовать быстро, как он мог знать? Почему его руки опять в крови?
Смерть Ларсен бросает на него ленивый, всё так же лишённый всякой теплоты взгляд и зажигает ещё одну сигарету.
— Убил-не убил, а в негодность привёл, придётся от него избавляться.
— Но я не хотел! Я пытался их предупредить про бойлер, но меня никто не послушал! Я же поступал единственно возможным образом, это была случайность, я не убийца! Я не могу им быть, поймите меня… — Хэмп бы сказал больше, но Смерть Ларсен поднимает руку — коротким, раздражённым, но полным скрытой угрозы жестом.
И Хэмп послушно замолкает. Все несказанные оправдания застревают у него в глотке и катятся обратно, проваливаясь куда-то в желудок и вызывая нестерпимую тошноту.
Смерти Ларсену нет до него никакого дела. Он не отвечает Хэмпу, не спорит. Он встаёт из-за стола и неторопливо прохаживается вокруг, занятый своими мыслями.
— Нехорошо однако получается, — говорит он, обращаясь скорее к самому себе, чем к Хэмпу. — Все кочегары единодушно тебя ненавидят, а общая злоба, знаешь ли, объединяет. Ещё задружатся там и додумаются в конце концов воду мутить. Нет, обратно к Кобблеру засунуть тебя, Хэмп, никак нельзя…
— Ну так избавьтесь от меня тоже! Почему, почему вы меня просто не убьёте? — умоляет Хэмп. Он готов кинуться на колени, он на что угодно готов ради избавления. — В чём причина держать меня в живых, зачем я вам нужен?
Смерть Ларсен, раздумывая что-то про себя, долго разглядывает скорчившегося Хэмпа, наклонив голову вбок, словно гигантская ворона. Помолчав с минуту, он наконец произносит:
— Конкретно ты, Хэмп, мне действительно не нужен. И, сказать честно, мне не терпится от тебя избавиться. Однако мне нужен мой брат. По твоей милости он в беде, а я хочу, так сказать, протянуть ему руку помощи.
— Но вы же друг друга ненавидите… — недоумевает Хэмп.
На гладком и доселе совершенно бесстрастном лице Смерти Ларсена мелькает тень.
— А, так вот что Волк Ларсен рассказывал? — оживляется он. — О нет. Мой младший брат, без сомнения, напыщенная неблагодарная скотина, но я его не ненавижу. Я за ним присматриваю — с самого детства, чтобы не слишком дурака валял. В этот раз, конечно, недоглядел…
Хэмп ошарашен настолько, что забывает про весь свой страх и отчаяние.
— Но вы же его обокрали — вы это называете «присматривать»? — не может сдержаться он. — Ему за то, что вы лишили его возможности получить образование, лишили будущего, следует быть вам благодарным?
— Значит про деньги, — в голосе Смерти Ларсена опасно звенит сталь, — которые он собирался спустить на свою придурь в лучшем случае за год, а то и ещё быстрее — про них он рассказать соизволил. А он не упоминал про то, как я горбатился, чтобы ему с сёстрами и матерью было что пожрать, пока он бездельничал, никакой пользы не приносил, зато все восторги собирал за то, что больно умный? По твоей роже, Хэмп, вижу, что не упоминал. Ну разумеется. Я и без тебя знаю, что по делу младший говорить не особо любит, он всё больше собой любуется и самодовольно пустословит.
— Нет, это неправда! — возмущается Хэмп. — Таких остроумных собеседников, как ваш брат, не сыскать даже в лучших литературных салонах Сан-Франциско. То, что вы не способны оценить по достоинству его интеллект, не делает его рассуждения самодовольным пустословием. Он внимательный слушатель, он невероятно способный ученик, он прекрасный моряк, он, он…
Ему не хватает воздуха продолжить. Хэмп задыхается от волнения, а к лицу подступает жар.
Всё это Смерть Ларсен наблюдал за ним, всё так же по-птичьи склонив голову вбок, с лицом, принявшим прежнее бесстрастное выражение. Он не перебивал Хэмпа, терпеливо дожидаясь окончания вспышки.
Тем сильнее Хэмпа заставляет врасплох внезапный резкий смех, Смерти Ларсена. Смех, у которого куда больше сходства со скрежетом гвоздя по стеклу, чем с истинным весельем.
— Забавно конечно, — говорит Смерть Ларсен, сверля Хэмпа холодным взглядом. — Никогда бы не подумал, что доживу до того, что мне придётся слушать, как за моего брата вступается его подстилка. Та самая, что спалила его судно и пустила по миру.
— Нет, я не… — начинает Хэмп, но чувствует, что ему лучше замолчать.
Он смотрит куда-то вдаль и снова будто бы заговаривает сам с собой:
— Давно, пожалуй, надо было прекращать этот фарс. Я довольно давал младшему свободы и вижу, что это до добра не доводит. Устрою штурманом, будет при деле — и чтобы никаких больше никаких чтений. От них у брата появляются всякие дурацкие идеи…
Хэмп едва не закашливается от удивления.
— Вы что, серьёзно намереваетесь диктовать Волку Ларсену, как ему следует жить?
Смерть Ларсен ухмыляется, не удостаивая его ответом.
Хэмп обводит глазами голые холодные металлические стены. Его взгляд идёт дальше, к крохотному иллюминатору, сквозь который море даже толком не разглядеть. Как Хэмп ни силится, он не может представить себе Волка Ларсена в этой каюте, похожей на просторный железный гроб.
Хэмп вспоминает палубу «Македонии», на которой только что побывал. Перед его мысленным взором возникают огромные трубы, коптящий небо дым и жалкий треугольник спущенного кливера.
Волку Ларсену здесь жизни не будет.
— Вы совершаете ошибку, сэр, — решает заговорить Хэмп без приглашения. — Волк Ларсен точно не из тех, кто даст собой помыкать. Я понимаю, что вам хочется обставить брата раз и навсегда. Но вам придётся смириться, что ничего не выйдет. Не таким способом.
Смерть Ларсен молниеносно оказывается подле Хэмпа, заставляя его попятиться назад.
И куда Хэмп так расхрабрился? Почему он позабыл про осторожность? Это Волк Ларсен бы простил или вовсе не обратил внимания на его дерзость. Но перед ним сейчас не Волк Ларсен.
Каждый нерв звенит от чувства надвигающейся опасности, пусть Смерть Ларсен не заносит кулак для удара и ледяное спокойствие в его глазах остаётся непоколебимым. С хорошо знакомыми Хэмпу вспышками гнева Волка Ларсена — быстро накатывающими, но точно так же легко отступающими, — холодная злоба его брата не имеет ничего общего.
Смерть Ларсен ещё ничего не сделал, но Хэмп знает, чувствует спинным мозгом уже сейчас: этот холодный расчётливый гнев гораздо, гораздо страшнее.
Смерть Ларсен отступает на шаг назад, но Хэмп не ощущает ни малейшего облегчения. Он знает, что расправа впереди.
— Знал бы ты, Хэмп, как мне хотелось бы сейчас раздавить тебя прямо на месте, — говорит Смерть Ларсен по-прежнему невыносимо, издевательски спокойно. — Но я вынужден буду предоставить это право брату, когда мы доберёмся до Фриско. Побудешь чем-то вроде аванса за службу для него. Я уверен, брату гораздо сильнее, чем мне, хочется с тобой поквитаться, — заканчивает он, растягивая тонкие губы в недобрую улыбку, полную предвкушения.
Смерть Ларсен ждёт увидеть, как Хэмп приходит в ужас, и Хэмпу бы лучше ему подыграть. Но поздно — он бормочет первое, что приходит в голову:
— Но… Мы уже виделись.
— Что?! — простой вопрос оглушает, будто удар кнута.
Хэмп подскакивает на месте и инстинктивно закрывается руками. Похоже, в этот раз Хэмп его чем-то по-настоящему разозлил.
В облике Смерти Ларсена от былого равнодушия и неторопливости не осталось и следа. Его и без того длинное лицо вытягивается ещё больше до неестественных, почти нечеловеческих пропорций.
Он страшен.
— Это он написал мне, и я пришёл по указанному адресу! — зачем-то хочет объясниться и извиниться Хэмп, — Я тоже был уверен, что он меня убьёт…
— А он что сделал вместо, мне интересно знать? — спрашивает Смерть Ларсен чуть спокойней.
Чуть пригнувшись, ещё он долго пытливо вглядывается Хэмпу в лицо цепким, холодным, как свет прожектора, взглядом.
Хэмп вжимает голову в плечи.
— Он… Ничего особенного…
— Ничего? — допрашивает его Смерть Ларсен.
Хэмп не понимает причину его ярости и оттого паникует ещё сильнее.
— Строго говоря, он меня не приглашал! — объясняет Хэмп скороговоркой, — Письмо было формальностью: он выплатил мне жалование, но на конверте был адрес, и…
Смерть Ларсен взглядом приказывает ему замолчать.
— Ты, Хэмп, конечно понятия не имеешь, но владельцы судов никогда не платят жалования из собственного кармана. Этим занимаются судовые и страховые конторы. Если бы тебе действительно полагались деньги, Хэмп, на тебя бы вышла страховая.
— Но ваш брат… — хочет возразить Хэмп на обвинения во лжи, но в горле застревает комок.
Он не знает, как доказать Смерти Ларсену, что он говорит правду. Он понятия не имеет, зачем Волк Ларсен отправил ему жалование. Он не понимает, почему Смерть Ларсен сейчас готов растерзать его на части.
Слишком много вопросов. Они не помещаются в его больной, гудящей от усталости и нервного напряжения голове.
— Я… Я не знал этих формальностей! Клянусь, что я получил от него письмо! Я не вру!
Хэмпу больше нечего сказать в свою защиту.
— Я вижу, — говорит Смерть Ларсен со сверхъестественной уверенностью, будто и правда способен видеть души насквозь.
— Я думал, что младшему меня уже ничем не удивить, — говорит Смерть Ларсен, будто бы обращаясь к самому себе. — А он, оказывается, вместо того, чтобы вставать обратно на ноги поскорее, предпочёл просадить деньги, чтобы ещё с тобой полюбезничать… Но раз младший до такой степени в тебе души не чает, то с чего ты к агенту Джо подвизался? У брата тебя к нему отправить точно кишка тонка.
— Я сам пошёл… Просто Волк Ларсен назвал меня ничтожеством, я разочаровал его, и… — Хэмп сам путается, не понимая, что хочет сказать, — Вот я и надеялся доказать, что я чего-то стою, хотел наняться на судно, и… Я здесь… — растерянно разводит он руками.
Смерть Ларсен бросает на Хэмпа короткий взгляд, выражая полное согласие с оценкой своего брата. Покачав головой, он снова заговаривает:
— Мне это совсем не нравится. Я-то думал, что ты просто одно из его развлечений, пошедшее не по плану, — а у него порой бывают странные взбрыки, я привык. На такое ты бы, пожалуй, действительно сгодился, ты, как я вижу, весьма живучий и прыткий, совсем как таракан. Но дальше-то ты ему зачем?
Хэмп бы отдал всё, чтобы снова оказаться глубоко в пароходных внутренностях и не слышать его речи, которая, несмотря на прежний хладнокровный тон, сочится ядом. Смерть Ларсен хочет сделать больно, и он этой цели добьётся.
— Посмотреть не на что, ты же жалкий заморыш, даром что вроде бы из господ, — продолжает Смерть Ларсен, довольный эффектом, который оказывают на Хэмпа его слова. — Ума в тебе никакого нету. Ты знаешь пару-тройку красивых заумных слов, но в остальном совершенно недалёкий.
Лучше бы Смерть Ларсен устроил Хэмпу побои. Это было бы проще вынести, чем вкрадчивый злой голос, озвучивающий вслух отвратительную правду, от которой Хэмп всю жизнь пытался напрасно сбежать.
Хэмп отворачивается, надеясь спрятаться, но ему никуда не деться от невыносимого взгляда Смерти Ларсена — пронизывающего насквозь до костей, словно февральский ветер на берегу залива.
— Верности у тебя никакой, душонка твоя мелкая. Ты заботишься только о своей шкуре, тебе наплевать на всех остальных — я уже поглядел, что ты устроил в машинном отсеке, так что я сам в этом убедился, — невыносимый вкрадчивый голос никак не замолкает. — Моряк тоже никакущий. Не знаю, как ты младшего обвёл вокруг пальца, но чего бы он в тебе ни увидал — этого нет и не было никогда.
Адам? Он думает, что Адам в нём что-то видит? Хэмфри бы удивился, но у него нет на это никаких сил.
Каждое слово Смерти Ларсена — каменная плита, наваливающаяся на Хэмпа непомерным грузом. Ещё чуть-чуть, и Хэмп не выдержит, и груз переломит ему хребет.
— Я не принимаю ваш суд… — голос дрожит, но Хэмп не оставляет последнюю отчаянную попытку защититься. — Вы, что ли, о ком-то ещё заботитесь… У вас не команда, у вас скот на убой. Скотовод вы, а не моряк, и душа у вас соответствующая.
— Ты… — кажется, Смерть Ларсен его сейчас точно прикончит, а то и ещё что похуже.
Хэмп пятится назад.
Вдруг он слышит спасительный стук в дверь. Он безумно рад увидеть показавшееся из-за неё рыбье лицо — Хэмп не сразу, но вспоминает, что оно принадлежит старшему помощнику.
— Мне зайти позже, сэр? — спрашивает Зингер знакомым Хэмпу по первому вечеру монотонным голосом.
— Нет, ты как раз вовремя, — довольно кивает Смерть Ларсен. — Я уже давно решил, куда определить Хэмпа, а мы всё зря тратим время.
— И куда его?
— Отведи Хэмпа в карцер, Зингер.
— Вот как, — безжизненное лицо Зингера почти выглядит удивлённым. — Он внизу что, пробоину устроил и хотел нас утопить? Или поднял бунт? Или на вас покушался?
Узкие бледные губы Смерти Ларсена растягиваются в ухмылке, не предвещающей ровным счётом ничего хорошего.
— Нет, кое-что похуже, — отвечает он, толкая Хэмпа к Зингеру. — Он порядком меня разозлил.