Хэмпу страшно поднять глаза.

Однако ему нельзя больше сидеть, так низко наклонив голову — это уже становится подозрительным. С утра качка сильная, немудрено врезаться в тарелку лицом. Охотники засмеют — Хэмп уже почти слышит их дружный злорадный гогот. И Ларсен к ним наверняка присоединится. Сочувствовать он точно не будет.

Хэмп совсем не хочет привлекать внимание, а потому ему следует хоть чуть-чуть выпрямиться. Тогда он будет выглядеть естественно. Пусть невыносимо, но придётся дотерпеть, когда же этот проклятый завтрак кончится.

Ларсен бездумно скользит взглядом по книжной полке. Свежая царапина у него на боку отчего-то жжётся особенно гадко. Обычно легче терпеть, когда смотришь по сторонам — но не в этот раз.

В этот раз глаза как нарочно цепляются за любую раздражающую мелочь — за полустёртую букву на корешке, за неаккуратно втиснутый между других книг том. Да и сама полка, если присмотреться, приделана кривовато. Всего лишь на пару градусов, но у Ларсена слишком хороший глазомер, чтобы этого не замечать.

Хэмп уныло ковыряется в тарелке, пока охотники болтают без умолку. Сегодня они бездельничают, и их весёлость действует Хэмпу на и так уже порядком расстроенные нервы. Заткнуть бы уши, чтобы не слышать гогота и громких голосов со всех сторон.

В другие дни ему было легко не обращать на охотников внимания, ведь Адам всегда занимал его беседой, но сегодня он отправился охотиться до темноты.

Ларсен так делал всякий раз, когда погода намечалась настолько опасная, что официально промысел считался невозможным. Поступил по своему обычаю и сегодня. Действительно, с чего бы ему вдруг что-то менять?

Ларсен, сам не зная зачем, в очередной раз поворачивается от своего стола к двери — и опять убеждается, что он здесь до сих пор один. Ни голоса, ни шаги не перебивают вечерний, усталый скрип «Призрака» и монотонный перестук дождя.

И где только Хэмпа носит?

С недовольным вздохом Ларсен снова принимается вычищать из винтовки гарь.

Прямо сейчас он Хэмпа разыскивать точно не пойдёт. Раз уж взялся ружьё почистить, надо довести до конца — а Хэмп подождёт. Да и выбираться из каюты на мокрую палубу совсем не хочется, особенно после того, как целый день на охоте мёрз в открытой всем ветрам лодке. Ларсен хотел устроить себе спокойный вечер отдыха и передал все оставшиеся на вечер дела Хэмпу — тот знает достаточно и может разок-другой справиться без посторонней помощи.

Если Джонсон в морском укладе чего-то совсем терпеть не может — так это вонь и духоту матросского кубрика. Удивительное дело, до чего эти кубрики похожи и пахнут всегда одинаково — что на промысловой шхуне, что на английском торговом судне, что на китобойце. Откуда-то обязательно берётся душок скисшего молока, к которому примешивается смрад от дрянного курева.

Обычно Джонсон старается даже ночевать по возможности только на палубе, а в кубрик заглядывать пореже. Но сегодня никуда не денешься — погода под вечер стала сущая дрянь. Вот он и сидит, подперев голову рукой, и мается, потому что в духоте у него всегда болит голова и путаются мысли.

Адам ни о чём не думает. Просто лежит и из-под прикрытых век разглядывает безмятежно спящего Хэмфри. Чертит взглядом равнобедренный треугольник: лицо Хэмфри, его рука, своя собственная рука — и обратно. Ну надо же, он раньше и не замечал, что у Хэмфри цвет загара отличается, да и в голову не приходило сравнивать.

Солнце почти дочерна въелось Адаму в лицо, в плечи и запястья. Стоит ненадолго оставить открытым нетронутый участок кожи — его обязательно беспощадно ошпарит красным. Именно поэтому Адам очень хорошо запомнил свой первый рейс к экватору. Тогда он был уверен, что с него вся шкура слезет — настолько невыносимо всё жглось и чесалось.

Хэмп убирает бинокль в сторону, чтобы залезть по дирик-фалу ещё выше. Канат тонкий — всего лишь чуть больше, чем полдюйма толщиной, — раньше бы Хэмп ни за что не доверил ему свою жизнь. Но сейчас он знает куда больше и карабкаться умеет гораздо лучше.

Хэмп осторожно пружинит на пятках, проверяя, не скользят ли ноги, и вполне надёжно устраивается на нескольких переброшенных через блоки тросах. Главное не становиться слишком самоуверенным — высота не терпит наглости. Впрочем, трусость она тоже не прощает.

День сегодня совсем ни к чёрту.

«Призрак» сильно потерял в скорости из-за разорванного грота — а потому Ларсену опять придётся менять планы. Вместо охоты все руки сегодня заняты вознёй с огромным парусом и грот-стеньгой. Через час-другой, конечно, грот снова поставят, но день уже потрачен впустую.

Если бы не чудо, он бы ещё и без Хэмпа остался. И пускай тот инцидент был рано утром, и солнце уже клонится к закату — но Ларсен никак не перестанет злиться.

Хэмп просыпается от резкого грохота.

Пожар? Пробоина? Что случилось?

Хэмп подскакивает на кровати, готовый спасаться бегством. Рядом с ним — никого нет.

Куда пропал Адам? Искать его — но где?..

Опять грохот. Хэмп поворачивается на звук, но глаза слепит керосиновая лампа. Он не сразу разбирает силуэт Ларсена. Оказывается, это он бил кулаком по столу — отсюда грохот.

— Какая наглость — заставлять меня потратить столько времени впустую!

Он швыряет книгу в сторону. В тусклых предрассветных сумерках Хэмп не видит названия, но ему и не требуется. Он и без того знает, что Ларсен уже который день как намертво вцепился в «Моби Дика».

Приведя «‎Призрак»‎ к переменившемуся ветру и положив его на нужный курс, Джонсон отрывается от компаса и бросает ещё один взгляд на шканцы — туда, где капитан и Ван-Вейден вместе прогуливаются вдоль борта.

Джонсон никогда за любопытного не считался, да и всякие сплетни терпеть не может. Он бы стоял себе дальше на посту рулевого и не обращал бы на этих двоих особого внимания, но сейчас капитан, таская Хэмпа за собой по всей палубе, взахлёб рассказывает едва ли не про каждый кофель-нагель на «‎Призраке»‎. И Джонсону очень интересно послушать, как получилось улучшить конструкцию киля, чтобы «‎Призрак»‎ не терял устойчивости даже с новыми усиленными, очень тяжёлыми мачтами.

— Кто-то стащил мой опиум, — доносится до Ларсена приглушённый голос. Это Смок тоже на ют поднялся.

Ларсену совсем не до Смока и опиума — голова всё утро занята придумыванием, как бы получше объяснить Хэмпу тригонометрию. Они бьются над ней уже неделю, а вчера полночи ругались за учебниками и выкладками. Ларсен уже из сил выбился. Но всё без толку.

Пока речь шла о чём-то конкретном, что потрогаешь руками или увидишь глазами, — Хэмп соображал неплохо. Но в мореходной астрономии одной конкретикой не обойдёшься, преобразования надо уметь выполнять быстро, но Хэмп терялся и пытался учить наизусть, но никак не мог уяснить себе систему.

Хэмфри с сомнением разглядывает, как за бортом шлюпки мелкие волны переливаются на солнце ярким бирюзовым цветом и разбиваются о плавучий якорь. Строго говоря, это не якорь вовсе, а мачта и парус, перевязанные особым образом и брошенные за борт. На месте, конечно, не удержат, однако с задачей замедлить дрейф они отлично справятся — так объяснял ему Адам, пока они вместе мастерили этот якорь. Теперь шлюпку не унесёт слишком далеко, пока Хэмфри упражняется стрелять.

Ларсен поводит плечами, чтобы стряхнуть с себя тяжёлый мокрый снег. На его памяти в этих широтах ещё не случалось такого сильного снегопада — тем более, в самый разгар лета. Но погода на море, конечно, и не такие фокусы способна выкидывать.

Правда, растяпы на баке сегодня без пинков и ругани совсем не шевелятся. Моряки дальнего плавания, почти все англичане или скандинавы, — а ведут себя так, будто снега ни разу в жизни не видели.

Хэмп упускает одну возможность за другой.

Ларсен на него не смотрит, Ларсен препирается с охотниками, которые никак не хотят закончить завтрак побыстрее. Ларсен не обращает никакого внимания на свою тарелку, у Хэмпа полно времени, чтобы раскрошить опиум прямо в густое варево. Магридж постарался на славу — его каша воняет не то чесноком, не то селёдкой. Никакой опиум там не почувствуется.

Магридж постарался, зато Хэмп ничего не может. Хэмп боится вытащить руку из кармана, хотя шарик жевательного опиума противно липнет к потной ладони, а ногти до боли впиваются в кожу.

— Эй, чего ты там не видел? — грубая рука тянет Джонсона за связанные запястья подальше от борта. — Идём, капитан ждёт.

Джонсону не хочется уходить. Он не двигается с места, но невольно морщится, когда пеньковый трос больно врезается до онемения в затёкшие ладони — Джонсона связали сразу же, как только вырвали у него из рук Лича и бросили в трюм.

— Да оставь его в покое на минуту, — встревает Луис, — Ничего тебе, Смок, капитан не сделает, если приведёшь его чуть позже.

Во время болезни Хэмфри обычно видит очень гадкие сны.

Лет двадцать назад, ещё в лицее перед рождественскими каникулами, он подхватил воспаление лёгких и видел каждую ночь жуткую бесконечную, ослепительно белую скатерть, и себя на ней — беспомощно скукожившимся, превращённым злой неведомой силой в крохотное грязное пятно, которое вот-вот отстирают начисто.

Когда его спасли из ледяной воды и подобрали на «Призрак», Хэмфри галлюцинировал о бесконтрольном полёте, сковороде-гонге и белой колючей пустыне.

Волк Ларсен разглядывает принайтовленную новенькую шлюпку и приходит к выводу, что для него дела складываются вполне неплохо.

Вместо трёх потерянных человек команды у него появилось аж пятеро — они поартачились конечно, но будут работать исправно. Куда они денутся.

Их шлюпка оказалась совсем свежей, в отличном состоянии — намного лучше того корыта, на котором отчалил Джонсон. Волк Ларсен всё злился на себя, жалел, что расщедрился и отдал Джонсону пусть и неисправную, но всё-таки шлюпку, — а сейчас вдруг привалила такая удача!

— Вам нравится? Сегодня море такое хмурое…— Хэмп слышит за спиной мягкий женский голос.

Мод говорит тихо, но Хэмп вздрагивает и больно ударяется о борт. Он глубоко задумался, и Мод застала его врасплох.

— Да… Понимаете, я никак насмотреться не могу… — говорит Хэмп, поворачиваясь обратно к серому холодному океану.

Как ей объяснить? Хэмфри очень хотел бы передать словами, как его завораживает смотреть на морскую даль — всегда пребывающую в движении, вечно изменчивую, опасную и в то же время до странности умиротворяющую. Ему становится спокойней на душе, когда он смотрит, как волны рождаются и рассыпаются в белую пену, а серая вода сливается на горизонте с хмурым небом.

Хэмфри ёрзает, напрасно стараясь устроиться поудобней на самом краю вольтеровского кресла в натопленной до духоты, тесно заставленной гостиной Чарли Фэрасета. Оно так мало похоже на твёрдое и прочное каютное кресло, куда Хэмп привык забираться с ногами.

У кресла в гостиной Чарли Фэрасета сидение, спинка, ручки совсем не рассчитаны на шторма и морскую качку. Они сделаны из нежнейшей замши и ощущаются настолько мягкими и податливыми, что Хэмфри кажется, будто одно неосторожное движение — и он не удержится, провалится между подушками, и кресло проглотит его в свою глубокую замшевую утробу.