За каютным окном почти совсем стемнело, но ночь пока не наступила — ещё рано, чтобы окончательно лечь спать, но лениво выбираться с койки. Спокойный длинный вечер, который повезло Адаму и Хэмфри провести вместе.
Адам притягивает к себе поближе Хэмфри. Они оба всё ещё тяжело дышат, разнеженные, разгорячённые после того, как только что занимались любовью.
Адаму радостно видеть, что Хэмфри снова спокоен, безмятежен, а его улыбка мягко сияет от счастья. Сегодня его что-то явно очень беспокоило, и Хэмфри пришёл к нему искать защиты и утешения — пусть не рационального и словесного, а чувственного. И Адам отдал ему всё, что только мог: держал его в объятьях, накрывал собой, чтобы оградить от всех напастей, прятал от всего внешнего мира. К счастью, подействовало — с Хэмфри снова всё хорошо, и всё-таки Адам не выпускает его из кольца рук.
Адам оставляет ему ещё один поцелуй в висок, не отрываясь от Хэмфри, приоткрывает глаза. Его рассеянное внимание привлекают стол и книжная полка: от мерной качки глухо, ритмично и уютно перестукивают книги, на столе шуршат чертежи.
Он сегодня отлично поработал, финальный проверки почти пройдены, а результат превосходит все ожидания. Адам годами с этой штукой ковырялся, блуждал в проекциях и триангуляциях, но только недели три назад нащупал верный путь. Его метод определения координат не только не требует капризных и дорогих хронометров, но и получается точнее: неточность теперь сведена к картографической погрешности, а о лучшем результате и мечтать сложно.
Идеи у Адама, впрочем, не кончились. Он кое-где слышал разговоры про такую штуку, как возмущения электромагнитного поля, и слышал, что отдельные умельцы даже научились сами такие волны создавать и принимать на огромных расстояниях. В навигации такие волны бы очень пригодились: тогда бы и чистого неба дожидаться не пришлось, а получить координаты можно было бы в любое время. Было бы здорово попробовать эту придумку в деле, но тут карандаша и бумаги не хватит, нужна аппаратура и приборы. Хэмфри убеждал его показать наработки университетским крысам, он не сомневался, что доступ и грант на исследования Адам запросто получит. Адам его оптимизма не разделял, но потихоньку тоже заражался надеждой. Теперь он всерьёз подумывает, что университетские двери, возможно, не закрыты перед ним навсегда, хотя раньше и мечтать о подобном не мог.
Впрочем, сидеть и дожидаться, что там скажут академики, Адам в любом случае не собирается. На этом промысловом сезоне ему немало повезло, и с получившейся прибылью можно будет позволить себе куда больше, чем простую переоснастку и подготовку к новому сезону.
Надо будет по приезде сперва с Хэмфри сперва как следует отдохнуть, а потом всё-таки собираться в экспедицию на Аляску. Адам, слушая россказни про тамошние богатства и неизведанные земли, раньше всегда был настроен скептически — вся эта авантюра выглядела простым пшиком. Все накопленные деньги потеряешь и сам голову сложишь, а золота никакого не найдёшь.
Но сейчас, пораздумав ещё раз, он считает, что затея не такая уж глупая: золото найти не так и легко, зато толпы искателей счастья, помчавшихся на Аляску, — тут как тут, прямо под рукой. Им всем нужно что-то есть, где-то спать и на чём-то добираться. Прибыль можно наварить гарантированно, если поработать на инфраструктуру. Впрочем, с золотом Адам тоже хотел бы попытать удачу, пусть перспектива отправиться туда, где на картах сплошные белые пятна, радует его даже куда больше золота.
Наконец-то путешествие ради высокой цели, к неизведанным землям и спрятанным сокровищам — это вам не бочки с засаленными шкурами, а в шкурах этих ни тепла не толку, они только тешат капризы богатеев. Хэмфри оно точно понравится. Хэмфри учится легко и быстро, схватывает легко, выносливости ему не занимать — так что скоро как раз будет готов и к более беспокойным водам. А там всё получится.
Адам замечает, что улыбается. Он думал, что уже давно разучился испытывать то пылкое сладостное чувство счастья, что появляется от надежд и мечтаний. Он думал, что давно смирился и перестал всерьёз верить во что-то — кроме того, что выше головы прыгнуть ему не суждено, сколько бы он ни бился. Но теперь Адам думает иначе.
Адам ещё никогда не чувствовал себя настолько живым, как сейчас. Он сперва опасался, что это всего лишь кратковременный подъём духа, который скоро кончится, а на смену ему придёт привычная чёрная меланхолия, но этого не произошло. И Адам теперь готов себе признаться, почему. Теперь он осознаёт, что раньше, до Хэмфри, Адам жил только вполсилы, и только теперь стал таким, каким ему всегда было предназначено быть. Сил в избытке, идей, куда их приложить — тоже, а то, что раньше представлялось нелепыми и несбыточными мечтами, потихоньку превратилось во вполне реализуемые планы. Он готов за свои мечты побороться и не боится трудностей. В конце концов, Адам уверен, что даже если его опять одолеет тоска, Хэмфри его снова вытащит, как вытаскивал уже не раз. Вместе с ним Адам непобедим.
Он опускает голову и снова утыкается носом в любимую кудрявую макушку, глубоко и с наслаждением вдыхая. Адам чувствует, как Хэмфри тихо хихикает в его объятьях, поворачиваясь к нему лицом — всё ещё разнеженный, довольный, широко улыбающийся. Каждую черту его длинного лица Адам знает уже наизусть, но всякий раз он находит новый повод на Хэмфри заглядеться. Чем больше его изучаешь, тем сложнее оторваться.
Если бы не Хэмфри, если бы случайности, приведшие к их встрече, сложились бы иначе — где бы Адам сейчас был? Должно быть, пытался бы забыться так или иначе — читал или работал, стараясь убить время и отогнать от себя тошнотворное чувство тщетности, или дожидался бы шторма, возможности рискнуть жизнью и не думать, что жизнь эта проходит бесцельно. Тягостная безнадёжность настигла бы его всё равно рано или поздно, а вместе с ней пришла бы и головная боль. Раньше Адам думал, что ему никуда от этого бремени не деться, но сейчас он больше не один, и его прежние жалобы на то, как жить тошно, кажутся смехотворными.
Странно думать, что он мог бы запросто не встретить Хэмфри. Если бы Хэмфри сел на другой паром, если бы Адам отправился на день раньше или позже, если бы вовремя не обернулся и не заметил бы его в тумане…
Бесконечные разветвления случайностей, приведшие в конечном счёте к единственно верному исходу, к тому, что Адам и Хэмфри встретились, узнали друг друга, полюбили друг друга — это ли не чудо? Чудо, но не совпадение. Адам привык считать веру в судьбу выдумкой глупцов, но теперь он уже не настолько непоколебимо уверен.
Хэмфри смотрит на него, гладит по щеке, а Адам охотно подставляется его узкой ладони и длинным пальцам. Где-то в груди разливается горячее счастливое чувство, и Адама невыносимо тянет признаться, рассказать всё, о чём о только что думал — про мечту, про предназначение, про судьбу.
— Хэмфри… — заговаривает он, но неловко замолкает. Он вдруг обнаруживает, что совершенно не знает, как подступиться. Очень легко сказать какую-нибудь глупость и опростоволоситься, безнадёжно испортив момент.
Но Хэмфри слова и не требуются. Он придвигается поближе, затягивая Адама в долгий неторопливый поцелуй.
Чуть отстранившись, он оглядывает Адама счастливыми тёмно-зелёными глазами.
— Ты в этот раз так необычно долго молчалив, — шепчет Хэмфри, любопытно прищурившись.
— Да я, знаешь ли, что-то задумался…
— О господи! Что, опять? — Хэмфри закатывает глаза, а Адам не может не засмеяться, — И о чём же?
— Получается, что опять, — пожимает он плечами, — О всяком… Главным образом, пожалуй, о судьбе.
— Кошмар какой, — в шутку возмущается Хэмфри. — Я, кажется, догадываюсь, к каким выводам ты пришёл. Что мирозданию для нас дела нет и быть не может, что по миру мы скитаемся так же хаотично, как движется порошковая взвесь в стакане воды. Что вера в судьбу — это всего лишь наивная сентиментальность, которую мы используем, чтобы подсластить себе горькую правду. А правда эта в том, что в жизни нашей нет никакого смысла, а следовательно ни судьбы, ни предназначения быть не может. Я всё правильно пересказал, Адам?
— Ну допустим, что правильно. Но тебя самого же все эти доводы не убеждают, верно? Ты всё равно в судьбу веришь, не так ли?
— Да, можно, пожалуй, сказать, что верю, — отвечает Хэмфри настороженно.
— Вот то-то и оно! — соглашается Адам, а Хэмфри таращится на него с неподдельным удивлением. — Знаешь, я как раз об этом и думал. И, кажется, был неправ, если бы сказал, что твоя вера — это всего лишь избирательная слепота перед лицом неприятных фактов. Во-первых, это раньше мне все эти жалобы на тщетность бытия представлялись фактами, но разве это не такие же сантименты, как и идеалистический восторг? Только подобные мрачные сантименты, в отличие от восторгов, происходят не из счастливых мгновений, а из-за разочарований. Но сути, что это такие же мимолётные впечатления, это не отменяет.
Хэмфри откидывается на подушки, слушая Адама с заметным удовольствием.
— Вот уж не ожидал от тебя такого, — усмехается он. — А во-вторых?
— А во-вторых… Да как бы сказать-то… — пытается сформулировать мысль Адам, но нужные слова ускользают, а щекам становится горячо. От внезапного волнения он не может не спрятать глаза, но смущение не проходит. Хэмфри это видит, и Адам чувствует себя ещё глупее — хотя глупее, казалось бы, уже некуда.
— Дело в том, что я будто бы знаю, что есть что-то большее… — пытается он объясниться хоть как-нибудь и краснеет ещё больше. — Знаю, что наша с тобой встреча — это не череда случайностей. Конечно, у меня действительно нет никаких фактов в подтверждение этого тезиса. Но это не мимолётное чувственное впечатление, я знаю, что это не так. Как бы наивно это ни звучало…
Он всё ещё не может поднять взгляд на Хэмфри, но чувствует на себе пристальное испытующее внимание каре-зелёных глаз напротив.
— Знаешь, Хэмфри, — продолжает он через пень-колоду — в этот раз в январе ещё накануне рейса, тогда с утра, у меня чувство такое было странное… Так-то обычно перед рейсом всё по-другому: ты и радуешься, что возня сухопутная вот-вот кончится, и вместе с тем проверяешь всё ли на своих местах, сверяешь без конца всякие списки, жалеешь, что всё, что мог, перед рейсом не догулял. Суета, короче говоря. Но в этот раз мне было тревожно, я как-то даже… волновался? Но это была приятная тревога, предчувствие, если хочешь, будто что-то важное вот-вот произойдёт. Мне и снилось что-то такое накануне…
— Снилось?! — перебивает его Хэмфри удивлённым возгласом. — Знаешь, а мне ведь тоже снилось…
Адам наконец-то находит в себе силы поглядеть ему в лицо.
— И… Это были хорошие сны? — спрашивает он, а сердце вдруг быстро и гулко колотится от прилива надежды чёрт пойми на что.
Хэмфри хмурится, подбирая слова, и что-то в его лице Адаму сразу не нравится. Что бы за ответ Хэмфри ни дал, Адам точно надеялся на что-то другое.
— Важные. Я сразу знал, что они важные, — наконец отвечает Хэмфри, отчётливо выделяя каждое слово.
От его ответа внутри что-то обрывается и падает вниз, в глубокую холодную пропасть. Хэмфри недоговаривает. И недоговаривает не только про сны.
Адам заставляет себя кивнуть, показывая, что разговор окончен, и подтягивает к себе одеяло до подбородка, вцепляясь в край, чтобы хоть чем-то занять руки.
— Адам… — тянется к нему Хэмфри, будто бы с искренним беспокойством. Будто бы Хэмфри ему и правда близкий человек, а вовсе не попутчик, причём попутчик отнюдь не добровольный.
Адам позволяет ему себя обнять и поцеловать в висок. В конце концов, он не на Хэмфри злится, а на себя. Это он наивный идиот, которого так и тянет сморозить какую-нибудь глупость.
Шхуну подбрасывает на высокой волне, и до них доносится стук падающей со стола книги.
— Я подниму! — Хэмфри быстро вскакивает с койки.
— Всё ещё «Моби Дик»… — удивляется он, подобрав книгу с пола.
— Да, изредка пытаюсь к нему подобраться, — пожимает плечами Адам. — Но толку никакого, я точно не буду дочитывать. Поставь обратно на полку…
— Зря ты так, там есть свои сильные моменты. Хочешь я тебе прочитаю?… — берётся листать толстый том Хэмфри.
— Нет, не нужно, — возражает Адам и быстро поправляет себя: — Вернее, я хочу, чтобы ты мне прочитал, но что-нибудь другое.
— Другое хочешь… — бормочет Хэмфри себе под нос, подходя к полке напротив койки.
Он ставит «Моби Дика» на свободное место и замирает, задумчиво потирая подбородок, глядя на книжные ряды. Хэмфри проводит пальцами по корешкам книг, жуёт губами и полностью сосредотачивается, будто ходит сейчас между стеллажей университетской библиотеки, а не стоит абсолютно голый, только что выбравшись из койки.
Адам глядит на его светлый, выделяющийся в полумраке каюты силуэт, лениво откинувшись на спину. Он с наслаждением ведёт взглядом от растрёпанных кудрявых волос к худым, но сильным плечам, по длинному торсу и узкой талии и останавливается, заметив белёсый след подсохшего семени на тощей заднице и внутренней стороне бедра. Не доглядел, когда вытирал Хэмфри чуть раньше.
— Как насчёт… — заговаривает Хэмфри, но Адам уже знает, чего хочет.
— Возьми Шекспира.
— Опять?
— Да. Почитаешь мне «Гамлета».
— Но ты же его уже наизусть знаешь! Я читал его тебе уже раз десять!
— Может и знаю. Но мне нравится, как ты читаешь. Я… — Адам неловко запинается. — я люблю твой голос.
Хэмфри улыбается широкой счастливой улыбкой.
— Правда? Адам, ты серьёзно? — сияет он. — Если так, то…
Он берёт нужный том с полки забирается обратно в койку, а Адам устраивается у Хэмфри на плече, прислушиваясь к его хорошо поставленному глубокому голосу. Он позволяет себе не думать больше ни о каких заботах, пока мерная качка «Призрака» и глубокий, хорошо поставленный голос Хэмфри, увлекают его в сон.